— Мой кузен? — уточнила я.
Но он не согласился. Очень серьезно, словно это было делом огромной важности, он произнес:
— Нет-нет. Ваш двоюродный племянник. Понимаете, это мой отец ваш кузен.
— Точно. А ваш ребенок, когда он появится, будет троюродным.
— О, у меня не будет никаких детей. Я гей.
Для человека, так легко краснеющего, Гордон произнес это слишком спокойно и небрежно, как если бы говорил, что замерз, или что он англичанин, или что играет в крикет. Прекрасно. Если это его новый способ общения, я только рада.
— Чем могу быть полезна?
— Я специалист по генеалогии. Вернее, любитель. По профессии я банкир. Кстати, произносится гене-А-логия, а не гене-О-логия. Я всегда уточняю, а то люди произносят неправильно. Я составляю родословные по заказу. И беру за это тысячу фунтов.
Я слабо возразила, что мне родословная не нужна.
— Нет-нет, я и не говорю, что она вам нужна. Я составляю для себя. По линии отца, по мужской линии. И я подумал, что вы могли бы кое в чем помочь. Много времени у вас не отниму, обещаю. В летний отпуск я собираюсь поехать в Данию и проследить наших предков там, но нужна некоторая информация прямо сейчас. — Он поколебался. — Вы не позволите посмотреть дневники?
— Три тома изданы. В них записи до 1934 года.
— Мне бы хотелось взглянуть на оригиналы. Я больше доверяю первоисточникам.
— Они на датском.
— У меня есть словарь. Можно как-нибудь заехать, просто взглянуть?
— Да, хорошо, как-нибудь.
Чтобы избежать дальнейших разговоров, я отключила не только автоответчик, но и телефон. В голове родилась нелепая мысль — этой ночью проще простого проникнуть в дом на Виллоу-роуд и украсть дневники. При жизни Свонни я почти не думала о них. Если бы кто-то хотел их украсть, то легко бы это сделал — по ночам, кроме нее и сиделки, в огромном доме не было ни души. Но теперь, когда Свонни умерла, дневники стали моей головной болью. Чрезвычайно ценные и чрезвычайно уязвимые. Нужно было остаться на Виллоу-роуд и за всем проследить. Интересно, смогла бы я заснуть?
Я разнервничалась, а это для меня необычно, и вспомнила, что не погасила свет в комнате с кукольным домиком. И не заперла дверь. Я спустилась. Дверь, конечно же, была на замке. Но я решила развеять свои сомнения и отперла ее — свет оказался выключен. «Паданарам», красивый кукольный домик, стоял один в целой комнате, как свидетель давно утерянного мастерства, старомодный и надменный.
Когда-нибудь придется найти, кому бы подарить его. Интересно, обрадуется ли такому подарку малышка, которая приходится праправнучкой Кену и племянницей Гордону, подумала я, поднимаясь по ступенькам.
На следующий день журналистка позвонила снова. Я сообщила, что ничего из дневников не вычеркивали, никаких планов о дальнейшей их судьбе у меня пока нет, и предложила связаться в будущем году. Ей пришлось согласиться, но вряд ли она сделает это.
До обеда позвонили еще двое, один — из журнала домашних интерьеров. Они хотели бы написать о доме на Виллоу-роуд. А редактор «Воскресного приложения» интересовался, не соглашусь ли я дать им интервью для серии о людях со знаменитыми предками. Они легко нашли мой номер телефона. По роду деятельности я обязана помещать свои данные в «Авторе».
На оба звонка я ответила отказом и отправилась в библиотеку, где продолжила поиск материалов о Кенсингтоне за 1880 год для клиента, который писал серию детективных исторических романов. Автоответчик я оставила включенным. А как же? Ведь у меня работа — или нет? Возвращаясь домой на автобусе, я задала себе вопрос: нужно ли мне работать, когда есть дом Свонни и деньги Свонни?
Но сегодня, во всяком случае, мои размышления несколько запоздали: «Хэмпстед и Хайгейт Экспресс» оставил сообщение. И еще Кэри Оливер. «Это Кэри, Кэри Оливер. Не вешай трубку, пожалуйста! Я понимаю, это ужасная наглость с моей стороны, но, пожалуйста, кто старое помянет, тому глаз вон! Я объясню, что мне надо, — да, конечно же, надо. Я перезвоню тебе. Это насчет дневников, да ты уже наверняка сама догадалась. Я соберусь с духом и перезвоню. Но в случае — что маловероятно, я понимаю, — если ты захочешь позвонить сама, я дам тебе свой телефон».
Она продиктовала номер, продиктовала дважды, но я не записала.
3
Когда мне исполнилось семь, мама отдала мне кукольный домик. Подарок на день рождения — и в то же время нет. Кукольный домик был всегда, стоял в свободной спальне. Я привыкла к нему, мне позволяли его рассматривать, но не играть. Для этого я должна была подрасти.
Я знала, что мне подарят домик на день рождения, отдадут в полное распоряжение. Но если бы он оказался единственным подарком, это меня разочаровало бы. И еще мне подарили коньки, так что радость была безгранична. Когда слишком долго ждешь, сначала грустно, а потом скучно. Когда кукольный домик стал моим, я уже устала от ожидания.
Радость пришла позже. И расследованием его истории я занялась гораздо позже. А тогда знала только то, что домик смастерил дедушка, человек, способный построить все, что угодно. Это была почти точная копия его дома, самого лучшего и большого дома, в котором они жили дольше, чем в других домах. Его называли «Паданарам», и так же мы назвали кукольный домик. На самом деле кукольный дом мы и называли «Паданарам», а о настоящем доме говорили «наш дом» или «дом Far».
[7]
Я долго считала, что название датское, что мои сентиментальные бабушка и дедушка взяли его в память о каком-то месте или о чем-то еще, что они любили в стране, которую покинули. Но когда лет через пять я спросила у тети Свонни и мамы, что это значит по-датски, тетя Свонни открыла мне глаза:
— А почему ты думаешь, что это по-датски?
— Так ведь дедушка и бабушка датчане. И я просто подумала, что так и должно быть. Но ведь это и не по-английски, правда?
Мама и Свонни долго смеялись, потом стали произносить слово «Паданарам» на датский манер — «Патанарам» с ударением на последний слог.
— И что это значит? — спросила я.
Они не знали. И вообще, почему это должно иметь какой-то смысл?
— Дом уже назывался так, когда Far купил его, — пояснила Свонни. — Наверное, его так назвали прежние хозяева.
Никому из них и в голову не приходило в этом разобраться. Однажды в географическом атласе я случайно наткнулась на «Паданарам». Так назывался городок в Шотландии. Я выяснила, что название взято из «Бытия», означает «сирийская равнина». Может, оно пошло от нонконформистской церкви, построенной там? По работе я не раз делала подобные открытия, но сообщить тете об этом было особенно приятно. Однако мой рассказ не произвел на Свонни никакого впечатления.
— Возможно, прежние владельцы переселились сюда из Шотландии, — только и сказала она. Попыталась вспомнить их имена, но безуспешно.
