Ангус поспешил вмешаться:
— Теперь миссис Мейблдин не сможет там устроить свой салон.
Фергус мгновенно забыл все подозрения в адрес Манго. Их перекрыла тревога. Откуда Ангус мог быть так хорошо осведомлен о событиях в жизни женщины на двадцать лет его старше? Женщины, которой он восхищался, которую называл красавицей? Неужели его семнадцатилетний сын… Разве он способен иметь… Он напряженно нахмурился.
— У меня есть шпионы, — предвосхитил вопросы Ангус.
Традиционно после спартакиады в субботний вечер начинался длинный летний семестр. Перед ним Россингхем закрывался до понедельника следующей недели. Прежде чем присоединиться к родителям и Ангусу, которые ожидали его в машине, Манго направился к тайнику в крикетном павильоне. Там он обнаружил записку от Чарльза Мейблдина. Действовал уже июньский код, основанный на первом, как обычно, предложении из книги Вильяма Криспа «Ловушка для шпиона»: «Дракон — Левиафану. Согласен в семь вечера в воскресенье в убежище».
Волна облегчения, захлестнувшая его, когда отец сообщил о получении второго письма с разрешением строительства, отступила, и им овладело спокойное чувство удовлетворения. Здорово, что Дракон снова оказался прав. Наиболее вероятно, что операция «Колеса» закончилась неудачей просто потому, что не удалось найти свидетелей происшествия, а не из-за более зловещего предположения, что Московский Центр был кем-то предупрежден. Возвращаясь с крикетного поля, Манго вспоминал то славное время, когда Чарльз Мейблдин только перешел к ним, чудесные недели, когда в руках Лондонского Центра оказалась копия шифровальной книги Гая Паркера, ярость Штерна. Да, Штерн был вне себя от ярости, когда это выяснилось…
Манго остановился на тропинке как вкопанный. Откуда он знал, что Штерн был в ярости? Потому что так сказал ему Чарльз Мейблдин. Другого источника информации у него не было. Дракон сказал, что, когда Штерн узнал, что один из лучших его агентов не просто до времени затаился на вражеской территории, а перешел на их сторону, он «сошел с ума». Но больше Чарльз ничего не добавил. К тому же Манго знал, что Дракон вполне мог все это и придумать. Он мог это придумать по той причине, что на самом деле и не переходил к ним и даже не был двойным агентом, а просто продолжал всецело работать на Восточное отделение. И кто может сказать, что история с книгой Гая Паркера не подстроена? Правда, кодами из нее продолжали пользоваться еще недели две, но, возможно, только для передачи дезинформации, откуда ему знать? Возможно, Штерн так все и задумал? Тогда это колоссальный обман.
— Похоже, у вас нет никаких дел, Манго? — раздался голос мистера Линдси.
Манго поднял голову вверх. Оказывается, он остановился прямо под окнами квартиры заведующего пансионом.
— Только отъезд домой, сэр.
— Тогда — хорошего отдыха.
— Вам тоже, сэр.
Ходили слухи, что мистер Линдси и его жена на каждые праздники уезжали поправлять здоровье в деревню. Без сомнения, они в этом нуждались.
Манго поднялся к себе, собрал небольшую дорожную сумку и пошел к стоянке.
6
Открытия, что переворачивают мир, могут изменить и человека. Откровения Марка, признание им вины, причина, по которой он сделал это, в корне изменили Джона. Он осознал, что до этого момента — и это несмотря на смерть Черри — он жил, как будто окружавший его мир был обычным, заурядным местом, в котором люди следовали заведенному порядку — работа, обязанности, долг. Жили по правилам. Любили и создавали семьи, которые в лучшем случае выдерживали испытание временем, в худшем — стоически примирялись с действительностью. Теперь он увидел все в ином свете. Он понял, что мир — ужасен. Жившие в нем обычные на первый взгляд люди оказывались злодеями. Да и в себе он теперь видел потенциального изверга. Он много раз переживал события того вечера в квартире Марка. До мельчайших деталей прокручивал в голове все, что сказал тогда Марк. Однако сначала он пытался все забыть, старался вычеркнуть этот ужас из памяти, вернуться к своим безобидным занятиям, к своим цветам в этот самый прекрасный для садовника сезон. Но реальные события, реальные слова точили его изнутри, словно черви или термиты. У него импульсивно возникло желание сообщить обо всем узнанном в полицию, но со временем он отказался от этой идеи. Теперь он был почти уверен, что этого делать не следует, так как ничего хорошего он от полиции не видел. Он оставался единственным близким Черри человеком, если не считать Марка. И что касается его лично, то вряд ли он получит удовольствие от сознания, что Марк арестован и осужден. Хотя во время признаний Марка он чувствовал совсем иное. И был момент, когда ему просто хотелось его убить.
…Он сидел на полу, прижавшись спиной к ножкам стула, смотрел на Джона и делал свое страшное признание. Лицо Марка оставалось в тени, но глаза сверкали. Струйка вина бежала из уголка рта.
— Я убил ее. Я убил Черри.
— Ты имеешь в виду, — Джон в упор смотрел на него, тяжело переводя дыхание, — что физически убил ее? Ты убил ее своими собственными руками?
— А разве есть какой-нибудь другой способ убить кого бы то ни было?
Наконец Марк, кажется, понял, что подразумевал Джон. Что он мог убить ее фигурально, в переносном смысле. Своей ненавистью, к примеру, или равнодушием.
— Нет, я именно это имею в виду. Я убил, я задушил ее.
— Но зачем? — воскликнул Джон и, не ожидая ответа, закричал: — Нет! Я не верю тебе! Ты лжешь!
— Говорю тебе, это я убил Черри. Я задушил ее на Бекгейтской лестнице.
— Ты что, сумасшедший? Ты спятил?
Марк как будто окаменел. В комнате уже стало совсем темно. Наконец Марк пошевелился и вытер рукой рот.
— Ты на самом деле убил мою сестру? Ты утверждаешь это?
— Сколько раз тебе повторять?
— Значит, это был ты, а никто и не догадывался все время. — Джон чувствовал себя так, как будто глаза вылезали из орбит. Зрачки неестественно расширились. Он посмотрел на Марка, как будто видел его впервые, и хрипло прошептал: — Ты хоть понимаешь, что ты наделал? Ты думаешь, что убил только Черри? Нет, ты нас всех уничтожил. Ты довел моих родителей до отчаяния. Ты говорил, какой прекрасной семьей мы были, какой была наша жизнь, что она для тебя значила! И сам же уничтожил все это…
— Я и сам страдал не меньше, ты знаешь.
Марк перестал дрожать, и его лицо, насколько Джон мог видеть, расслабилось. Он встал на ноги, подошел к окну, потянулся. До Джона наконец окончательно дошло, что сказал Марк и это ошеломило его. В голове все смешалось, сердце бешено забилось, и он спросил, заикаясь:
— Это было временное помешательство, припадок бешенства?
Марк присел на кончик стула, наклонился вперед.
— Возможно, и было, когда я действовал физически. Но в причине сделать это никакого сумасшествия не было.
— Почему ты так поступил?
