Мужчину и женщину, которые говорили с ним в полицейском участке, он раньше никогда не видел. Им от него многого не требовалось, только чтобы просмотрел заявление, которое делал шестнадцать лет назад, снова подтвердил его и добавил что-нибудь, если, конечно, было что добавить. Имя сестры всегда вызывало боль, а сейчас добавилось еще и странное замешательство. Но все было уже позади и заняло в целом минут пятнадцать. Сегодня — четверг, и весь остаток дня, жаркого и солнечного, принадлежал ему. Он сидел на солнышке и смотрел на цветы, удивляясь, что белые бабочки снова порхали над цветами, как будто договорились с ним заранее встретиться здесь.
…Из центрального склада в Бристоле выслали замену скворцу, и в прошлый понедельник ее отвезли Гэвину. Сделала это жизнерадостная краснощекая молодая женщина. Она входила в команду садовников, занимающихся открытыми для публики скверами и парками.
— Деревья — это мое поле деятельности, — сказала она Джону, и это показалось ему довольно забавным.
Преемником Геракла был снежно-белый и молчаливый какаду…
Джон откинул голову на каменную ногу льва и подумал, что теперь он потерял свою сестру навсегда. Он не сможет говорить о ней ни с кем, как говорил раньше — с трепетным благоговением и печалью. Все перечеркнуто новым ее обликом и абсурдным ложным признанием Марка Симмса, которое он так доверчиво принял на веру. Теперь это будет неотделимо от воспоминаний о Черри, о ее жизни и смерти.
Он понял, что прежние воспоминания о сестре, чистые и нежные, поддерживали его после ухода Дженифер. А теперь они потеряны, потеряны так же, как потеряно и другое утешение — шифровальщики. И что же осталось ему сегодня? Библиотечные книги, триллеры, романы прошлого века? Колин и его матушка? Троубридж? Список вопросов утомил его, он поднялся и направился к выходу, руки безвольно опустились, плечо онемело. Появился страх перед вечером в одиночестве. Не хотелось думать, что ему абсолютно нечего с ним делать, некуда идти, никто не придет и к нему, никто не позвонит. И читать ничего не хочется. Даже в худшие времена он не испытывал такой апатии и никогда не чувствовал такой дикой паники перед будущим. Раньше была только печаль и… надежда.
От белого сада леди Арабеллы он получил что ожидал, боль успокоилась. Но ощущение небытия, ненужности, пустоты, оказывается, могло болеть сильнее, чем раны. Эта сверкающая ароматная белизна, дрожащие белые крылья каким-то странным непонятным образом указали ему на грядущее одиночество.
Не в силах отогнать такие мысли, пытаясь перебороть возрастающее чувство страха, он шел вдоль террасы, откуда весной, когда деревья не были покрыты зеленым орнаментом листвы, как сейчас, он посмотрел вниз и увидел Дженифер, которая сидела за одним из столиков. Он представил себя того, несчастного, но полного надежды. Его будущее казалось тогда завидным, его желания должны были сбыться. Непроизвольно он взглянул вниз и сейчас, но тут же перевел взгляд на верхнюю террасу и увидел Сьюзен Обри, идущую навстречу.
После последней встречи с ней на Женева-роуд, когда она приходила, как он решил, из соображений милосердия, он рассматривал фоторепродукции в библиотечной книге — художественный альбом картин во «Фрик-Коллекции» в Нью-Йорке и увидел лицо девушки, очень напоминающее чье-то. На картине была бледная молодая девушка с прозрачной кожей и ярко-рыжими волосами, написанная Грёзом.
[22]
Воспоминание об этой в некотором роде интимной вещи заставило его покраснеть, когда они так неожиданно столкнулись.
Вместо приветствия девушка испуганно спросила:
— Что случилось с рукой?
Совсем не к месту он неожиданно подумал о Питере Моране. Вот уж кто сумел бы обрисовать ту ситуацию как забавное приключение. Что-нибудь вроде того, как один чудак, влюбленный в говорящую птичку, подцепил меня на вилы, ну, и так далее. Конечно же, Джон не мог так сказать, да и никогда не сможет. Вероятно, это красноречие и нравилось больше Дженифер в одном из них, а не та чепуха о людях, зависящих от нее, нуждающихся в ней. Он кратко рассказал Сьюзен историю ранения плеча.
Они спустились по лестнице вниз к столикам кафетерия, и она, да, именно она, а не он, умудрилась выбрать именно тот столик, за которым они с Дженифер сидели в тот ужасный день, когда она сказала, что хочет развода.
Когда он принес на подносе чай и два огромных куска фруктового кекса, завернутых в целлофан, он рассказал ей об этом. Он подумал, а почему, черт побери, нет? И рассказал все. Надо было что-то делать с этой пустотой, ничего большего он не имел в виду. Он рассказал бы ей и о Питере Моране, признавшемся в сексуальном домогательстве ребенка, но его запрет на разговор о таких вещах с женщиной, даже если она и полицейский, удержал его.
— У вас были плохие времена, — вздохнула девушка, — море ужаса. Но будем думать, что теперь дела пойдут по-иному.
— Надеюсь, что вы правы. Мой отец обычно говорил: «Не унывай! Могло быть и хуже», поэтому я и не унываю. Действительно, могло быть и хуже.
Сьюзен рассмеялась, а Джон подумал, что, возможно, его слова прозвучали неплохо, даже остроумно. Он был рад, что не добавил, что отец никогда больше так не говорил после смерти Черри. А потом, когда она доела свой кекс, стряхнула крошки с темно-синей юбки и кончиком пальца смахнула сахарную пудру с картинного подбородка, он подумал, а почему не пригласил ее пообедать с ним? Хорошо бы сегодня вечером посидеть в том индийском ресторанчике, в который они заезжали с Марком, у Хилл-Стейшн. Вероятно, по двум причинам, рассуждал он, когда они встали из-за стола и вышли с площадки, где и расстались. Она продолжила свой путь к северу через Сады, а он направился к Февертонскому выходу. «Две причины. Первая — я думал бы о Дженифер, представлял бы, что она — это Дженифер, и мог бы по ошибке назвать ее Дженифер. А вторая — я просто боюсь. Боюсь, что она могла бы отказаться. И это, наверно, более действенная причина, — подумал он, когда Сьюзен обернулась и помахала ему рукой. — У меня бы не хватило выдержки принять ее отказ».
5
Для лучшего обзора панорамы горных цепей, склонов с оливковыми рощицами и кипарисами, небольших водопадов и развалин древнего храма на смотровой площадке, расположенной на вершине холма, был установлен телескоп. Предполагалось, что за небольшую плату в одну драхму, которую туристы должны были опустить в монетоприемник, можно увидеть больше, чем просто неясные очертания окрестностей, но телескоп действовал недолго, и даже щель монетоприемника была залеплена грязью. Манго перегнулся через низкую стену ограждения и глубоко вздохнул. Здесь, наверху, удовольствие дышать воздухом, настоянным на разогретых на солнце чабреце, орегане и лавровом дереве, было гораздо сильнее, чем просто вдыхать аромат тех же трав на склоне холма. Не составляло большого труда поверить, что боги спускались на землю именно здесь. Манго уже представлял их ожившие статуи, гораздо больших размеров, чем в жизни, в широких, похожих на плывущие облака одеждах.
