— С тобой все в порядке? — спросила Фи. — Говоришь как-то странно.
— Все отлично.
— Я позвонила узнать, купить ли что-нибудь в среду к приезду мамы. Ну, хлеба там, ветчины, чего-нибудь еще.
Вопрос, который ему очень хотелось, просто не терпелось задать, был заменен на другой, с виду менее существенный:
— Сента училась в Королевской академии драматического искусства?
— Чего?
Филипп повторил. Его начинало подташнивать.
— Я не знаю, — ответила Фи, — откуда мне знать?
— А ты не спросишь Дарена? Пожалуйста.
— Зачем тебе?
— Пожалуйста. Фи, просто спроси у него.
Он услышал, как Фи повторяет вопрос Дарену, заносчиво, саркастически. Казалось, они спорят. Неужели Фи нужно было выйти замуж, чтобы понять, что ее голубок довольно медленно соображает? Она вернулась к телефону.
— Дарен говорит, что как-то ходил с братом посмотреть на нее в одном спектакле. Это было не такое здание… ну, ты понимаешь, просто большой дом. Где-то на западе… Илинг, Эктон.
— Академия находится рядом с Британским музеем, в Блумсберри. Он уверен, что это не там?
— Он говорит, точно в Илинге. Да к чему все это, Фил? Что происходит? Ты все время расспрашиваешь о Сенте.
— Я совершенно не расспрашиваю.
— Дарен говорит: хочешь ее номер телефона?
Что за насмешка! Он помнит этот номер лучше, чем свой, лучше, чем дату своего рождения, чем собственный адрес!
— Не на этот вопрос, а на тот, первый, отвечаю — да. Если можешь, принеси в среду хлеба и чего-нибудь к ужину.
Фи смеялась, прощаясь с ним.
Филипп стал размышлять. Для него было открытием, что кто-то может быть честным и одновременно привирать, вот ведь что все это означало. Сента говорила правду — и искажала ее. Там, где действительность была подходящей, Сента не привирала, а там, где не хватало блеска или трагедии, — сочиняла. Не делает ли и он того же? Не поступаем ли мы все именно так? И какое место в этой системе отвести словам Сенты о том, что Филипп должен доказать свою любовь? Это очередная фантазия или настоящее требование настоящего поступка?
Некоторое время спустя он набрал ее номер. На этот раз автоответчик не был включен. Гудки, гудки, гудки.
Был поздний вечер. В пасмурном небе без звезд и луны, слегка туманном, дымчато-красном, виднелись очертания крыш. В холодном неподвижном воздухе ощущалась сырость. На углу, где Тарзус-стрит пересекалась с Сизария-роуд, стояли трое парней, наверное ровесники Филиппа. Один растафарианец, двое других — белые, непонятного вида. У одного серьги в правом ухе: Филипп заметил, как они вспыхнули в свете фар. Эти трое обернулись, чтобы посмотреть на него, на его машину, на то, как он из нее выходит. Они ничего не делали, просто стояли.
Старика нигде не было видно. С тех пор как погода переменилась, Филипп не встречал его. На улице так и валялись обрывки газет, картонные коробки, прямоугольные пакеты из-под сока, из которых все еще торчали соломинки. Свет фонарей покрывал мокрую липкую мостовую, ограду, блестящие горбы машин зеленоватой глазурью. По разбитому бетону с Самария-стрит брела, преследуя какую-то неведомую цель, собака, возможно, та самая, что оставила кучу на ступеньках. Она исчезла в подвале соседнего дома. Изредка с платанов на землю падали капли.
Филиппа вдруг посетило странное чувство. Как будто внутренний голос спросил: что ты делаешь, стремясь найти любовь, страсть, может, даже спутницу на всю жизнь в этом ужасном месте? Какая женщина, когда у нее есть выбор, есть альтернатива, станет жить в этой отвратительной клоаке северо-восточного Лондона, в этой тошнотворной дыре? Непрошеное сомнение исчезло так же быстро, как появилось. Осматривая дом уже усталым взглядом, Филипп заметил, что сквозь закрытые ставни на среднем окне первого этажа пробиваются полоски яркого света.
Он взбежал по ступенькам. Входная дверь была открыта. Ну да, она заперта не на замок, а на щеколду. Просто в голове не укладывается! Изнутри доносились звуки музыки, какой-то вальс. Немного похоже на то, что он иногда слышал поздно ночью, лежа в постели с Сентой. «Голубой Дунай». Пока он стоял на пороге, музыка оборвалась и послышались смех и аплодисменты. Он открыл дверь и вошел. Музыка в комнате слева (это оттуда сквозь ставни пробивался свет) снова заиграла, теперь танго, «Ревность». Раньше Филипп не замечал, что здесь есть двери, открывающиеся в холл, ему и в голову не приходило, что за ними наверняка комнаты. Он ведь никогда не думал ни о чем, кроме того, что идет к Сенте. Этот коридор, конечно, прямо над ее комнатой.
Он, должно быть, что-то произнес, хотя сам этого не почувствовал. Может, громко вдохнул, или под ногами скрипнула половица, но дверь внезапно распахнулась, и раздался крик мужчины:
— Какого черта тебе здесь надо?
Филипп потерял дар речи и окаменел, пораженный как видом двух людей, стоящих в комнате, так и оскорбительным грубым тоном мужчины. Пара была в вечерних туалетах. В первую секунду мужчина и женщина показались Филиппу похожими на Фреда Астера и Джинджер Роджерс в каком-то фильме тридцатых годов, который иногда показывают по телевизору, но потом он увидел, что сходства нет никакого. Женщине за пятьдесят, у нее длинные седые волосы и неприятное морщинистое, хотя и живое лицо; округлую фигуру облегает поношенное красное шелковое платье. Бледнолицый мужчина с соломенными волосами выглядит в целом довольно элегантно, несмотря на то что небрит и непричесан. И он всего на четыре-пять лет старше Филиппа.
— Извините, я искал Сенту — Сенту Пелхэм, она живет внизу, — к Филиппу вернулся голос. — Дверь была открыта.
— Господи, она, наверное, опять ее не закрыла, — сказала женщина, — вечно она забывает, это такое ужасное легкомыслие!
Мужчина подошел к магнитофону и приглушил звук.
— Она ушла на вечеринку. А вы, собственно говоря, кто?
— Филипп Уордман, ее приятель.
Женщина усмехнулась:
— А, тот самый, который оставил сообщение на нашем автоответчике.
Значит, это Майк Джейкопо. Филипп спросил, слегка запинаясь:
— А вы… вы ведь… вы здесь живете?
Женщина представилась:
— Я Рита Пелхэм, это мой дом. Мы какое-то время были в отъезде, на севере, на конкурсе.
Он совершенно не понял, о чем речь, но понял, что это мать Сенты, по крайней мере, женщина, которую Сента называет матерью, а Джейкопо — тот молодой любовник, о котором рассказывала Фи. Филипп почувствовал замешательство. Как бы то ни было, единственное, что имело значение, — это то, что Сенты нет дома, она ушла на вечеринку.
Джейкопо снова сделал погромче. Танго заиграло. Они двигались обнявшись, плотно сжав ладони и подняв головы. Рита качнулась назад, в петле рук Джейкопо, ее волосы дотронулись до пола. В танце они проплыли в дверь, и мужчина ударом ноги закрыл ее. Про Филиппа забыли. Он вышел и закрыл входную дверь на щеколду.
