Если не считать почтальона, с которым не обсуждались вопросы ботаники, разговаривала она лишь с молочником, который не замечал ничего, кроме поездов и погодных изменений. А также истопника, который приезжал в марте, чтобы наполнить горючим обогревательный бак Шроува. И мистера Фроста, садовника, который подстригал траву и приводил в порядок живые изгороди, а иногда выпалывал сорняки.
Мистер Фрост продолжал отмалчиваться. Они видели, как он проезжает мимо сторожки на велосипеде, и если он замечал их, то махал рукой. Он махал им и со своей газонокосилки, если случайно оказывался поблизости, когда они шли по дорожке к Шроуву. Истопник приезжал только два раза в год, в сентябре и в марте. Лиза ни разу не разговаривала с ним, хотя мать и уделяла ему минут пять, чаще только слушая нетерпеливо, пока он рассказывал ей о своей квартире в Испании и о том, как он нашел рейс на Малагу, где билеты стоят так дешево, что даже поверить трудно. Лиза не понимала, о чем идет речь, поэтому мать объяснила ей, что он пересекает море на одной из тех штуковин, которые иногда проносятся над головой и создают страшный шум, так не похожий на птичий гам.
Молочник сказал:
— Похоже весна идет, — что было глупо, поскольку весна уже наступила, и еще: — Вот и поезд, — что совсем не нужно было говорить, потому что каждый мог видеть и слышать это.
Письма они получали редко. Лиза не получала их никогда. Письма иногда приходили матери, от кого-то, называвшегося «тетя», хотя мать не объясняла Лизе, что это за тетя, от ее подруги Хетер из Лондона и регулярно каждый месяц от мистера Тобайаса. В конверте находился листок розовой бумаги, который мать называла чеком. Когда в очередной раз она ехала за покупками, то брала с собой розовую бумажку и несла ее в банк, где ее превращали в деньги. Как добрая волшебница, взмахивающая волшебной палочкой, предположила Лиза, которая в то время зачитывалась волшебными сказками, но мать сказала, нет, не так, и объяснила, что это были деньги, которые она зарабатывала, убирая дом мистера Тобайаса, охраняя его и присматривая за тем, чтобы все в нем было в порядке.
В апреле снова привезли на побывку собак. Мэтт привез их и сказал матери, что на этот раз мистер Тобайас уехал не во Францию, а в какое-то место под названием «Карибы». Лиза крепко обняла Хайди и Руди, которые сразу узнали ее и были страшно ей рады. Неужели они забыли того мужчину с бородой, которого звали Хью? Забыли, как напали на него? Интересно, нападут ли они на Мэтта, если она крикнет им: «Фас».
Почему мистер Тобайас ни разу не приехал сам? Лиза спросила мать, когда они гуляли в лугах с собаками.
— Не знаю, Лиззи, — ответила мать и вздохнула.
— Ему не нравится здесь?
— Ему, кажется, больше нравится Шри-Ланка, и Мозамбик, и Монтегю-сквер, и этот кошмарный Озерный край, — невразумительно ответила мать, — Но, возможно, когда-нибудь он приедет. Да, конечно, когда-нибудь он приедет, вот увидишь.
Вместо того чтобы приехать самому, он прислал открытку. На ней была картинка: серебристый песок, пальмы и синее, синее море. На обратной стороне мистер Тобайас написал:
Это удивительное место. Как хорошо оказаться вдали от холодной серой Англии в самый суровый месяц, хотя мне с трудом верится, что ты согласишься со мной. Передай от меня привет Хайди и Руди и, конечно, своей дочке.
Всегда твой Дж. Т.
Лиза не умела читать написанные от руки буквы, даже такие красивые, округлые, большие буквы, как у мистера Тобайаса, поэтому мать прочитала это ей. Мать скорчила гримасу и сказала, что ей не нравится, что он поставил своих собак перед ее дочерью, но Лиза не возражала.
— Я знаю, почему здесь заглавная Т, — сказала она, — но какое имя начинается с Дж.?
— Джонатан, — ответила мать.
Лиза могла уже читать сказки Беатрикс Поттер и Эндрю Лэнга, если шрифт был достаточно крупный. Она могла написать свое имя, и адрес, и простые предложения, конечно печатными буквами, и могла сказать, который час, и сосчитать до двадцати, и складывать простые числа. Мать взяла ее в библиотеку в Шроув и сказала, что когда она станет постарше, то ей разрешат читать здесь все книги, какие ей захочется. Мистер Тобайас разрешил ей брать любые книги, какие ей вздумается. Он знал, что Ив любит читать, и, конечно, это приглашение распространялось и на ее дочь.
— Джонатан, — повторила Лиза.
— Да, Джонатан, но ты должна называть его мистер Тобайас.
Там были книги по истории и по географии, по лингвистике, по философии и по религии. Лиза запоминала слова, не понимая их значения. Мать сказала, что там также очень много книг про вымышленные события, а не про то, что случилось на самом деле, и что это романы. Большинство из них написаны очень давно, больше ста лет назад, что неудивительно, потому что они принадлежали отцу дедушки мистера Тобайаса, который купил дом, когда разбогател в тысяча восемьсот шестьдесят втором году. Сейчас книги эти немного устарели, сказала мать, но, возможно, это и неплохо, и она посмотрела на Лизу, склонив голову к плечу.
Лето выдалось жарким, и однажды Лиза отправилась с матерью к очень глубокому месту на реке — омуту за речными порогами, где вода с шумом бежала по камням, и мать стала учить ее плавать. Мать была опытной, сильной пловчихой, и Лиза чувствовала себя с ней в безопасности, даже там, где было настолько глубоко, что ноги матери не доставали до дна. Во второй или третий раз после похода туда они возвращались домой по проселочной дороге, и им пришлось прижаться к живой изгороди, чтобы пропустить мимо машину. Потом мать сказала, что лучше бы они пошли через парк Шроува, как делали обычно. Машина не проехала мимо, она остановилась, и дама высунулась из окошка.
В тот раз теория Лизы насчет цвета волос у мужчин и женщин была опровергнута, так как женщина оказалась блондинкой. Вообще-то ее волосы вовсе не были похожи на волосы — что-то прозрачное и бледно-желтое, вроде лимонного желе. Лицом женщина походила на обезьяну, нарисованную в Лизиной «Книге джунглей», а под кожей рук
у нее обозначились узлы. На ней было коричневое мятое платье, о котором потом мать сказала, что оно сшито из льна, который делается из растения с голубыми цветами, растущего в полях, как трава. Дама сказала:
— О, дорогая, я не видела вас сто лет! Разве вы больше не ходите в деревню? Должна сказать, что надеялась увидеть вас в церкви. Ваша мать была усердной прихожанкой Святого Филиппа.
— Я не такая, как моя мать, — очень холодно ответила Ив.
— Нет, конечно, нет. А это ваша маленькая дочурка?
— Это Элиза, да.
— Она, наверное, скоро пойдет в школу. Не знаю, как вы собираетесь доставлять ее туда, не имея машины, но, я полагаю, будет ходить школьный автобус. По крайней мере от того места, где проселочная дорога соединяется с шоссе.
Мать ответила тоном, который пугал Лизу, когда она обращалась так к ней, что случалось крайне редко:
— Элиза будет обучаться частным образом. — И она пошла дальше, даже не дождавшись, пока дама втянет голову внутрь машины и поднимет стекло.
