Антон Степанович утром на работу приходит мрачнее тучи,
Лариску в проходной встретил — при всех ее неприличным словом обозвал. Ну,
народ поговорил об этом да и успокоился, потому что тут как раз все завертелось
с банком, и этот вопрос, сама понимаешь, нас всех гораздо больше интересовал.
А у Антона жена долго болела, в больнице лежала, он все
ездил к ней после работы. С Лариской они не разговаривали.
А как известно стало, что Мельникова берут в банк
управляющим, то, конечно, к нему сразу другое отношение. А Лариска интриговала
там с начальством, и тоже в банк ее взяли, да не простой сотрудницей. И стала
она сразу же Ларисой Ивановной, на всех свысока смотрит, и даже Антон ничего не
смог сделать, чтобы ее уволить. Но затаила она на него злобу жуткую.
— Вот интересно — за что? — сгоряча вступила
я. — Ведь это она ему жизнь подпортила, она его жену в больницу уложила,
это он должен ее ненавидеть!
— Ой, Женя, — вздохнула Лидия Петровна и подперла
щеку рукой, — даже странно от тебя такое слышать. Ведь Антон ею пренебрег,
попользовался и бросил. Такое не прощают.
Может, и так, подумала я, однако очень приятно сознавать,
что кто-то пренебрег Ларисой Ивановной, уж больно мерзкая она личность.
Лидия взглянула на часы, охнула и заторопилась. Я
расплатилась и помчалась за ней, заскочив по дороге в маленький продуктовый
магазин, чтобы купить там палку полукопченой колбасы и батон. Пускай Антон
Карабасович привыкает к походной жизни!
Войдя в свой кабинет, я настороженно огляделась. На первый
взгляд все было нормально, но папки на столе лежали не в том порядке, в каком я
их оставила, а из шкафа не доносилось ни звука. Не обнаружили ли милиционеры
тайное убежище Мельникова? Может быть, пока я отсутствовала, его уже арестовали
и увезли в тюрьму? Или он просто умер от голода, пока я наслаждалась китайской
едой?
Положив покупки на стол, я с глубоким чувством запела
русскую народную песню «То не ветер ветку клонит».
Я, конечно, помнила, что Карабас называл в качестве пароля
вовсе не это вокальное произведение, а какую-то оперную арию, но решила, что и
так сойдет — в крайнем случае, он просто узнает мой голос. Так и вышло. В шкафу
послышался громкий шорох, скрип, натужное кряхтение, дверцы распахнулись, и
Антон Степанович вывалился оттуда, как чемодан из багажного транспортера.
Лицо его было багровым от возмущения.
— Где ты пропадала столько времени?! Я уже решил, что
ты больше не вернешься! И что это ты поешь? Мы же договаривались, что ты будешь
петь арию Лизы…
— Может, я еще должна изображать ансамбль песни и
пляски донских казаков в полном составе? А то и станцевать что-нибудь
латиноамериканское? — Я швырнула покупки на стол. — Вот, держите! Я
всю Петроградскую сторону обегала, чтобы найти это белье, и что получаю вместо
благодарности?
— Ну, извини. — Карабас, кажется, усовестился и
взял в руки упаковку с бельем, продолжая говорить: — Ты понимаешь, я очень
волновался… тут еще без тебя приходила Гладкая…
— Что? Лариса Ивановна? — Я изумленно уставилась
на Карабаса. — Что ей тут было нужно?
— Понятия не имею… она открывала твой стол, перебирала
папки с документами и даже подошла к шкафу… представляешь, что мне пришлось
пережить?
— Да уж… — Я вспомнила, как поспешно Лариса припустила
из китайского ресторана, и поняла, что она торопилась сюда, чтобы спокойно
порыться в моем кабинете, пока я обедаю. Вот только что она рассчитывала здесь
найти?
Поток моих мыслей прервал возмущенный возглас Антона
Степановича:
— Что это?
Он двумя пальцами держал купленные мной «боксеры» и смотрел
на них с омерзением.
— Трусы, — спокойно ответила я. — Вы же сами
просили меня купить вам белье. Между прочим, купила на свои деньги…
— Где ты это купила — на вещевом рынке? Или, может
быть, на благотворительной распродаже? Неужели ты думаешь, что я буду носить
эту гадость?
— Трусы как трусы. — Я пожала плечами. —
По-моему, довольно приличные…
— Приличные? — Он потряс трусами в воздухе. —
Они изготовлены в Турции! Неужели ты думаешь, что я буду это носить? Я
надеялся, что ты купишь белье марки Ardi, или Orange, на худой конец, Dim или
Pelican…
— Пеликан? — переспросила я возмущенно. — Не
хотите носить это — ходите в грязном! Вы мне уже осточертели со своими
бесконечными капризами! И вообще, не кричите, если не хотите, чтобы сюда
кто-нибудь прибежал! Или нет, кричите — вас арестуют, и я наконец свободно
вздохну…
Кажется, Мельников сообразил, что поднимать шум не в его
интересах, но тут же снова повысил голос:
— Ты что, издеваешься надо мной? Ну, допустим, ты не
разбираешься в марках белья, это понятно при твоем семейном положении, и
вообще… но размер! Ведь это сшито на слона!
— Так! — оборвала я его возмущенным
возгласом. — Еще раз и помедленнее. Что значит — «и вообще»?
— О чем ты? — Он несколько притих.
— Вы отлично знаете о чем! Вы только что сказали: «При
твоем семейном положении и вообще…» Что вы конкретно имели в виду? Поясните для
непонятливых!
— Ничего такого! — заюлил Карабас. — Я уже не
помню… так, вырвалось… и вообще, извини, если что не так! Но только этот
размер… Эти трусы сшиты на штангиста-тяжеловеса или на японского борца сумо!
— Ничего страшного! Лучше чересчур большой размер, чем
слишком маленький. В конце концов, можно укоротить резинку.
— Неужели ты думаешь, что я такой толстый? — не
унимался Карабас, рассматривая трусы.
— Только мне и дел, что думать о размерах вашей
задницы! — фыркнула я.
— Ты говоришь, можно укоротить резинку? —
проговорил он задумчиво, убедившись, что другого выхода я ему не
оставила. — Может быть, ты это сделаешь?
— Ну уж нет! — отрезала я. — Сами занимайтесь
своими трусами. Вы же только что сказали — «при моем семейном положении, и
вообще»… Я и так сделала все, что смогла. Между прочим, угробила на ваши дела
весь свой обеденный перерыв… еле успела перекусить!
— Перекусить? — повторил он, как эхо. — А мне
ты ничего не принесла? Знаешь, я так проголодался…
— Вообще-то принесла, — смилостивилась я. —
Но если будете капризничать — ничего не получите!
— Не буду! — пробубнил Антон Степанович голосом
обиженного ребенка.
— Ладно, на этот раз поверю! — И с этими словами я
выложила на стол колбасу и батон.
Все-таки я не настолько жестока, чтобы морить человека
голодом. Даже если он капризный, склочный, вредный, вздорный… в общем, состоит
из одних недостатков.
Карабас уставился на принесенные мной продукты в молчаливом
изумлении. Я подумала, что он онемел от счастья, но оказалось, что дело совсем
не в этом.
