Теперь все изменилось. Изменилось навсегда. Теперь каждый раз, когда дочери звонят, им приходится вступать с ней в разговор. Звонят они реже, Хоуп — почти никогда. Сара не забывает, поскольку ей больше свойственно чувство вины или долга — так считала Урсула. Еще она звонит, чтобы получить информацию. Но Урсулу это устраивало. Она брала трубку, здоровалась и слышала голос дочери, которая хотела поговорить с ней, которой она нужна.
— Как дела, ма?
И начинались вопросы. Может, она запишет кое-что? Наговорит в диктофон? Просто ответит по телефону? Урсула обдумала ситуацию, примеряясь к желаниям дочери. Можно и записать, поскольку она сама, взыскательный и бдительный цензор, отредактирует свои записи. О первой встрече с Джеральдом, о последовавших за ней свиданиях, о прозвище Медвежонок и даже о цитате из «Джейн Эйр» она уже рассказала, а потом записала кое-что заодно с анекдотом про обручальное кольцо и отослала записи Саре. Но теперь они вступали на опасную территорию. Ее рассказ войдет в книгу Сары. Бывают, наверное, женщины, готовые поделиться с детьми тайной своей сексуальной жизни — жизни с отцом этих самых детей, — но Урсула не из таких. Затронет ли Сара эту тему?
Но Сара вдруг перестала спрашивать. Вот уже три дня Урсула дожидалась очередного звонка, и все напрасно. Она даже забеспокоилась, что было глупо, поскольку дочери могли не звонить неделями. Но ведь Сара обещала. Так и сказала: «Позвоню дня через два. К тому времени я раздобуду информацию о родных отца и готова буду послушать о том, что происходило после вашей свадьбы».
На четвертый день, ближе к вечеру, Урсула позвонила сама. В одиночестве глупые мысли так и лезут в голову. Она боялась, что никто не подойдет или она услышит голос Сары на автоответчике — тогда бы ей стало совсем плохо. Но после двух гудков Сара подошла к телефону.
Голос ее звучал холодно, отчужденно:
— Что случилось?
— Со мной — ничего, — ответила Урсула. — Мне казалось, ты собиралась поговорить об отце. Для книги.
— Да, собиралась. Только не сейчас.
— Извини. Я не вовремя?
— Нет.
— Ты говорила, что собираешь информацию о родных отца?
— Да.
— Успешно?
Пауза, долгое молчание, потом торопливая, порывистая, на неожиданно высоких нотах скороговорка:
— Мама, я не знаю, может, ты… То есть, может, знаешь, почему отец…
— Почему он — что?
— Ничего, — оборвала себя Сара.
— Хочешь, я тебе напишу? — Не дождавшись ответа, Урсула повторила: — Ты о чем-то хотела меня спросить?
— Нет. Ни о чем. Позвоню через несколько дней.
Говорила она в точности как мать Урсулы, когда при ней затрагивали запретную тему — напряженно, смущенно, спеша закрыть вопрос. Для Бетти Вик запретной темой был секс, и, положив трубку, Урсула подумала: не этим ли объясняется неловкость, не смущает ли Сару необходимость поговорить с матерью о супружеской жизни? Но нет, тут что-то другое, не поймешь что, поскольку дочери, на взгляд Урсулы, совершенно свободны от каких-либо комплексов. Если Сара хотела что-то узнать, она бы так и сказала, и если что-то ее пугало, она бы не стала это скрывать.
Бетти Вик жила в те времена, которые Хоуп и Саре показались бы Темными Веками. Слова, которые она невольно произнесла по телефону, вернулись к Урсуле. Именно этот вопрос мать задала ей совсем в другой ситуации. Некогда, надо полагать, все матери произносят эти слова, готовя дочь к замужеству: «Ты о чем-то хотела меня спросить?» Ясно одно: она никогда не спросит об этом Сару или Хоуп в том смысле, в каком спрашивали у нее.
Накануне свадьбы мать притворно-небрежным тоном произнесла:
— Ты не хочешь меня о чем-то спросить? Насчет завтрашней ночи?
Урсула ужасно смутилась, растерялась.
— Нет, спасибо, — пробормотала она, отводя взгляд.
— Ничего особенного в этом нет, — продолжала Бетти. — То есть, если ты ожидаешь чего-то такого, как в книгах, боюсь, ты будешь разочарована. Не строй иллюзий, вот и все, что я хотела сказать.
Урсула и не строила иллюзий. Просмотрев ряд пособий по сексу, которые к 1963 году сделались достаточно откровенными, она понимала, что ни от первого раза, ни от второго чудес ожидать не приходится. К сексуальному удовлетворению можно прийти лишь совместными усилиями, проявив друг к другу интерес и внимание. Вот почему она бы предпочла, чтобы Джеральд, отбросив старомодные манеры, свозил ее куда-нибудь раз-другой на выходные еще до свадьбы, и тогда от брачной ночи она могла бы ждать большего. Однако и пособия, и уж тем более Бетти Вик ошибались. Урсулу с самого начала пленила любовная игра. В ней открылся источник удовольствий, она с готовностью шла навстречу всем желаниям мужа.
Медовый месяц они провели на недавно вошедшем в моду курорте в Югославии, на побережье Далмации. Стояла теплая, солнечная погода, и пусть в гостинице недоставало удобств, ключ от единственной ванной на этаже то и дело терялся, а к столу подавали главным образом свинину с зеленым перцем, — зато они жили в просторной светлой комнате с кружевными занавесками на окне и москитной сеткой, которая накрывала огромную деревянную кровать словно шатер. Урсула могла целый день, а не только ночь провести внутри этой белой сети, поглаживая тело Джеральда, целуя его, с глубоким вздохом или легким счастливым смешком принимая его в себя. Это он с улыбкой уклонялся от объятий, заставлял молодую жену подниматься, требовал у администратора ключ от ванной, а приняв холодный душ, тащил ее на прогулку и на пляж.
Урсуле постоянно хотелось дотронуться до него. На прогулке она то висла на руке мужа, то обнимала его за талию. Слишком жарко, отговаривался он. И на самом деле, было жарко, но она не могла удержаться — так хотелось ощутить прикосновение его кожи к своей, погладить кончиками пальцев его загорелую руку. А когда они устраивались на скалах, Урсула всем телом приникала к Джеральду, запрокидывая лицо навстречу поцелую. Теперь, задним числом, она стыдилась себя, так стыдилась, что краснела при одном воспоминании, щеки горели под ледяными ладонями.
Однажды вечером он сказал ей:
— О такой жене большинство мужчин могли бы только мечтать.
Она приняла это за комплимент, все тело теплой волной обдала радость. Тем более приятно было услышать это, что как раз в тот день, когда они вернулись домой на сиесту, Урсула разделась донага, притянула Джеральда к себе, вложила полные груди в его ладони. Улыбаясь, шепча его имя, раздвинула ноги, приглашая его, бесстыдная, безоглядная, — ведь она понятия не имела, что правильнее было бы сдерживаться. А он все с той же улыбкой покачал головой и слегка оттолкнул жену — «нет, нет, не сейчас» — и улегся под полог спиной к ней.
Вот почему тем вечером ее так порадовало лестное замечание мужа, и следующие его слова тоже ее порадовали, хотя и озадачили немного:
— Я не знал тебя, я только думал, что тебя знаю. Я не ожидал такого пыла.
