— Что?
— В прошлый раз это было замечательно. Честно говоря, это был первый раз. Мне хочется повторить. Что в этом странного?
— Обычно люди такого не говорят.
— Нет, они говорят, что хотят секса или «кого-то» найти. Но я хочу влюбиться. Я хочу отдаться во власть этого чувства, и пусть небеса все время меняют цвет и солнце светит как сумасшедшее. Я хочу нетерпеливо мерить шагами комнату, дожидаясь звонка. Я хочу, чтобы при звуке ее голоса у меня перехватывало дыхание, чтобы при виде нее у меня заплетался язык. Я хочу стать ею и чтобы она стала мной.
— Вы поразительный человек! — не удержавшись, Урсула рассмеялась вслух. — И вы уже пробовали?
— Как видите, не преуспел. Пойдемте, провожу вас в гостиницу.
Они распрощались в фойе, договорившись встретиться утром и позавтракать вместе. Сэм обещал прийти к девяти. Урсула поднялась в свою комнату, приняла ванну и, поскольку ночную рубашку она с собой не взяла, завернулась в махровый гостиничный халат. Завтра она расскажет Сэму про миссис Эади. Ему об этом можно рассказать, вот только разобраться бы самой, что рассказывать, какие последствия имела та встреча.
Что она значила для самой Урсулы?
Женщина была так вежлива. Так любезна. При виде незнакомой, хорошо одетой дамы с бледным встревоженным лицом она сразу же поздоровалась и спросила, чем ей помочь. Урсула, заикаясь, выговорила свое имя. Слова не шли с языка. В жизни она не падала в обморок, но теперь боялась, что с ней это может случиться.
— Вам, кажется, плохо. Зайдите в дом, присядьте.
Урсула покачала головой. Если ей предстоит объясняться с дочерью этой женщины — разумеется, тут замешана дочь, — она предпочитает сделать это по всем правилам, резко и гневно, а не пользоваться ее гостеприимством. Но и эти соображения отступили перед накатившей дурнотой. Урсула, спотыкаясь, прошла в дом, в маленькую гостиную, ничего не видя вокруг. В глазах потемнело, она почти ослепла. Она не ожидала от себя такой слабости, не знала, что настолько не готова встретиться с этим домом и его обитательницами. Во всяком случае, не предполагала полной капитуляции, не думала, что страх и потрясение загонят ее в чужое кресло, заставят низко опустить голову, сжав ее обеими руками, и оставаться в такой позе, пока не отступит обморочная дурнота.
Она почувствовала легкое прикосновение к плечу, подняла глаза и увидела протянутый ей стакан воды.
— Спасибо. Извините.
— Вы посидите спокойно, — посоветовала старуха. — Сейчас станет легче. Я миссис Эади.
Ей давно миновало семьдесят; поверх темного джемпера и юбки она носила фартук, закрывавший ее почти целиком, словно комбинезон без рукавов — такой носила Урсулина бабушка, не столько ради того, чтобы не испачкать одежду во время уборки или за едой, а как домашнюю повседневную одежду. Красная, лоснящаяся кожа лица имела нездоровый вид, руки тоже были красные, большие, со скрюченными пальцами. На безымянном пальце левой руки красовался золотой ободок кольца, и почти такое же кольцо — на правой руке. Белые волосы сияли словно лед.
Когда Урсула смотрела на нее снизу вверх — хозяйка стояла рядом, ожидая, пока освободится стакан, — старуха казалась высокой, почти шести футов ростом, крепкие, широко расставленные ноги слегка искривлены, прежде им приходилось, верно, носить более грузное тело, но теперь на больших, выпирающих костях почти не осталось плоти.
— Так-то лучше, — почти ласково произнесла миссис Эади. — Щеки уже порозовели.
Урсула вернула стакан и еще раз поблагодарила. Она понимала, что сама миссис Эади не спросит, зачем она пришла, а просто примет все как есть.
— Миссис Эади, — заговорила она. — Я Урсула Кэндлесс. Миссис Джеральд Кэндлесс. Джеральд Кэндлесс — мой муж.
Разумеется, она ожидала увидеть какие-то признаки растерянности на спокойном, неподвижном лице. Увидеть, как на миг скосятся глаза, подожмутся губы, слегка склонится седая голова. Но — ничего. Миссис Эади поставила стакан на полочку над столом, где стояли фотография в серебряной рамке, фотография в рамке из черепахового панциря и одинокая роза в зеленой с блестками вазе, и опустилась на стул напротив Урсулы.
— Наверное, мне следует поговорить с вашей дочерью, — продолжала Урсула. — С дочерью, которая живет с вами. Не знаю имени…
— У меня две дочери, — ответила миссис Эади и запнулась на миг, но заставила себя продолжать. — Они со мной не живут. Сын один живет рядом, но не в этом доме. Одна моя дочь вышла замуж и теперь живет в Йорке, а другая… — снова пауза… — Она сестра.
— В каком смысле?
— Сестра. Монахиня.
Урсула закусила губу — как ни странно, эти слова почти рассмешили ее. Не часто такое услышишь. Но приступ веселья тут же прошел.
— Значит, с вами живет кто-то еще, какая-то молодая женщина, — настойчиво повторила она. — Вы кому-то… — она искала подходящее слово, — сдаете комнату? Отдаете внаем?
— Нет.
— Миссис Эади, моего мужа видели, когда он приходил сюда и открывал дверь своим ключом. Извините, мне тоже неловко, это стыдно, вы же понимаете. Простите. Мне очень жаль. Может, я ошибаюсь, я была бы рада ошибиться…
— Ничего страшного, — женщина сказала это тихо и спокойно, словно была уже недосягаема для светских правил и связанных с ними проблем и неловкостей. — Объясните, пожалуйста, чего вы хотите от меня, миссис… — она помолчала, вспоминая имя, — миссис Кэндлесс.
— Не знаю. Мне не следовало приходить.
— Когда вашего мужа видели здесь?
— Несколько дней назад, около недели. Во вторник утром.
— И он открывал дверь своим ключом?
Потом Урсула убедила себя, что искорки, вспыхнувшие в глазах собеседницы, ей просто померещились, поскольку миссис Эади спокойно и печально добавила:
— Меня не было дома, миссис Кэндлесс. Я лежала в больнице. Серьезно заболела.
— Мне жаль, — сказала Урсула.
— Я и сейчас больна, но не стоит вдаваться в подробности. Пока меня не было, мог зайти сын, но у него время есть только вечером, после работы. Ключ от дома я оставляла соседке, чтобы она кормила кошку и поливала цветы. Вероятно, ее муж тоже заходил.
— Как он выглядит?
— Высокий темноволосый мужчина лет сорока пяти. Его могли принять за вашего мужа?
Урсула кивнула:
— Да, наверное. Не знаю. — На ближайшем к ней снимке гибкий, очень красивый юноша позировал рядом с мотоциклом. — Это он? Это ваш сын?
Ей не следовало спрашивать. И зачем вообще она задала этот вопрос, если в дом заходил не Джеральд и не этот худенький мальчик, а неведомый сосед? Если минуту назад на лицо миссис Эади упал луч света, теперь оно омрачилось печалью, губы крепко сжались, будто удерживая всхлип. Она не сразу ответила:
— Это был мой сын. У меня было четверо сыновей, миссис Кэндлесс. Это Десмонд. Его… Его убили. Со мной рядом живет Джеймс, а Стивен, учитель, перебрался на другой конец Лондона.
