Сара вырвала руку из пальцев Рози, поднялась, накинула на плечи отцовскую дубленку и, едва ли отдавая отчет в своих действиях, схватила со стола книгу. Обеими руками прижав бумажный томик к груди, она ринулась к боковой двери, которая открывалась прямо на парковку. Вслед ей Викки кричала:
— Сара, подожди!
Но она даже не оглянулась.
Боль сковала плечи, поднялась выше, туго стянув череп, как будто Сара надела тесную жесткую шляпку. В пабе было холодно, на улице ее пробрала дрожь. Сырая темная ночь, черный туман над машинами, мелкими блестящими капельками на капотах оседает влага. Сара отперла машину и села на водительское место. От ее дыхания окна затуманилось, превратились в стеклянные матовые стены.
Она знала: не пройдет и пяти минут, как Адам откроет дверцу и сядет рядом, на пассажирское сиденье. Пять минут, не более. На этот раз ему понадобилось всего три. Включился внутренний свет, и Сара увидела свое отражение в зеркале заднего вида: измученное, состарившееся лицо, губы синие, будто с мороза.
Адам забрался в машину, закрыл дверь, опустил руку ей на колено. Свет погас, они погрузились в непроглядную тьму. Адам взял безвольную руку Сары, коснулся ее ладони языком.
Слабым голосом, словно измотанная или тяжело больная, она выговорила:
— Не могу. Сегодня — не могу. И больше никогда.
— Что с тобой?
— Ты знаешь.
— Нет, не знаю.
— Из-за того, что ты сказал.
Лицо Адама казалось расплывчатым пятном, но даже в темноте было видно, как блестят его глаза.
— Это игра, — напомнил он. — Ты сама знаешь. Наша игра. Ты играешь, и я играю. Нас это заводит.
— Нет.
— Раньше тебе нравилось, — настаивал Адам. В голосе его зазвучала паника. — Бога ради, я же прикалывался. Мне нравятся его книги. И эта книга тоже. Ты же сама знаешь, что я говорил понарошку.
Сара постаралась взять себя в руки, и в какой-то мере ей это удалось.
— Но ты сказал эти слова. Пусть и понарошку. Мне все равно. Эти слова сказаны, и тут ничего изменить нельзя. Я их не забуду. Не смогу забыть. Ничего не могу с собой поделать.
— Извини, — сказал Адам. — Прости меня. Мне очень, очень жаль. — Он говорил искренне. Говорил смиренно, покаянно, испуганно, совсем не так, как раньше, как ей нравилось. — Я беру все свои слова обратно. Я ничего не говорил, хорошо?
— Хотела бы. Не могу. — Сказанного не изменишь, подумала она.
— Можешь. Скажи это.
— Не могу. Ты задел больное место, куда нельзя бить. Все.
— Сара, я не понимаю…
— Я еду домой. Пока.
Адам пытался протестовать. Сара вышла из машины, открыла пассажирскую дверь и постояла в ожидании. Не сразу, но Адам все-таки вылез. Не глядя на него, хотя его фигура отчетливо вырисовывалась в свете фонаря, Сара вернулась на свое место, включила зажигание, нажала кнопку, чтобы завести «дворники». Когда она выехала на улицу, Адам уже исчез. Растворился.
Глаза кололо, голова болела все сильнее. Хотелось облегчить боль, но как это сделать, она не знала. На полпути к дому начался дождь. «Дворники» ритмично шуршали — бессмысленный, до ужаса однообразный звук. Все так же прижимая книгу к себе, Сара побежала в дом. Через несколько шагов и она, и книга промокли насквозь. Она почти никогда не плакала, но сейчас, едва захлопнув за собой входную дверь, разревелась. Рухнула на пол в темном коридоре и рыдала, захлебываясь слезами, прижимая к себе отцовскую книгу, отсыревшую, со слипшимися страницами.
27
Что делала Шахерезада после того, как рассказала тысяча первую сказку? Может быть, оказавшись в безопасности, она утратила стимул для творчества? Вовсе нет. Шахерезада начала писать. Однажды написанные ею истории будут обнаружены, и они окажутся намного лучше первой тысячи, потому что безопасность гораздо питательнее для таланта, чем вечная угроза.
«Гамадриада»
Плотный туман вползал в сны Сары, ей казалось, что она где-то за городом, но не на морском берегу. Сон был черно-белый, без красок. Даже не черно-белый, а серый — темно-серый и светло-серый. Они шли навстречу друг другу, Сара и Адам Фоли, выступили из тумана, встретились, разошлись. Он сказал:
— Это не я говорил. Это все мой двойник.
— У тебя нет двойника, — возразила Сара, не испытывая никаких чувств к Адаму — ни сексуального влечения, ни задора враждовать. Туман сгущался, обволакивая руки и ноги. Опустив глаза, Сара увидела, что все ее тело усыпано мелкими каплями, похожими на осколки разбитого окна.
— У него нет двойника. Он один такой, — проговорил отцовский голос, и на месте Адама Сара увидела отца, она узнала его, хотя он стал моложе, выглядел как Стефан, как другой брат, который погиб страшной смертью еще до ее рождения.
— Я бежал, оставил все в прошлом, — проговорил Стефан-Десмонд-отец, — но в тумане я каждый раз вижу его.
Она осталась в одиночестве, без исцеления. Нужен ли ей Адам, спросила себя Сара и откровенно ответила: нет, не нужен, она видеть его больше не хочет. Дом продадут, она больше не вернется сюда, не увидит Рози, Александра и Викки. Не увидит густую пелену тумана, поднимающегося над морем. Не увидит рододендроны и острые, похожие на бритвы, ракушки, и ракушки, истолченные в черный песок, и остров, застывший вдали на плоских серых водах.
Есть ли у нее друзья? Множество знакомых — да. Коллеги-преподаватели. Сестра и ее приятель. Дядя, у которого своя жизнь, свои дети. Тетя, с которой она так и не встретилась, двоюродные братья и сестра, с которыми она и не собирается знакомиться. Как обычно — Сара была достаточно честна, чтобы не скрывать этого, — мать она поставила на последнее место, чуть не забыла о ней.
Прошлое Джеральда Кэндлесса расследовано — настолько, насколько это возможно. Сара пролистала собранный в папке материал — фотокопии газетных статей, свои записи, фотографии, привезенные из Ланди-Вью-Хауса, краткие аннотации его книг, составленные ею самой, наброски ее мемуаров, отчеты Джейсона Тэйга, отчеты Фабиана — скучные, приземленные, — родословное древо Кэндлессов, родословное древо семьи Райанов. Теперь она знала об отце все, кроме одного: почему? Стефан рассказал ей о детстве ее отца, о его родителях, отчиме, братьях и сестрах, о школьных днях и первой работе, о службе в армии и работе после войны, о том, как он покинул семейный дом и как исчез.
Но она не знала одного: почему он исчез, зачем сменил имя.
Придется обойтись в своих мемуарах без ответа на этот вопрос. За неделю до начала нового семестра Сара поднялась с утра пораньше и села за компьютер. Напечатав две тысячи слов, она прервалась, чтобы написать письмо Роберту Постлю — извинилась за задержку, ей требовалось собрать материал, но теперь она взялась за дело всерьез и назначила крайний срок — май. Конец мая, поспешила добавить Сара.
