– Потому что для женщины это зачастую и есть конец света. В вашей жизни ничего не изменилось. Друзья, работа, внешность – все осталось на прежних местах. Для нее же изменилось все, – возражал я.
– Да, но вы не знаете Веронику! – горячо восклицал он и тут же осекался. – Вернее, вы не знаете, какой она была раньше. Она вела активную жизнь, общалась с друзьями, строила планы. Она была красива, но никогда не загонялась по этому поводу. Когда ее подруга сделала подтяжку лица, она смеялась, заявляя, что будет стареть естественно. Что с ней сталось? Она так убивается из-за своей груди, словно на жизнь подрабатывала стриптизом! Вероника – успешная, состоятельная женщина. Ей не надо доказывать, какая она есть, тряся титьками.
– В этом и разгадка, – сказал я. – Вы все время подчеркиваете ее деловые качества, житейскую хватку, успешность. Но Вероника сейчас нуждается не в этом. Она хочет быть уверена, что вы по-прежнему видите в ней женщину. Что она желанна для вас. Если она злится и упрекает, то только потому, что не верит в вашу любовь. Да вы сами, положа руку на сердце, можете сказать, что относитесь к ней как прежде?
Видимо, этот вопрос загнал его в тупик. Он воззрился на меня сначала с недоумением, но потом его лицо исказилось, словно его подкосил приступ невыносимой боли.
– Не знаю, – сказал он. – Честно, не знаю. А как это выглядит, док? Этот ее шрам. Слишком ужасно?
Я неопределенно пожал плечами:
– Если хотите, я могу показать вам фотографии в справочнике.
– Нет! – поспешно ответил он и смутился. – Нет, пока не нужно. Возможно, я сам потом... как-нибудь...
Похоже, Ярослав стал понимать, что между его мечтами о летнем отпуске в Ницце и суровой реальностью лежит пропасть, которую не так уж легко преодолеть, как ему это казалось совсем недавно. Я замечал, что его визиты в больницу становились все реже и короче по времени, пока он их не свел к минимуму, появляясь у нас в отделении только для того, чтобы отметиться. Я видел, как страдала Вероника, изнемогая не от физической боли, а от осознания своего уродства, заброшенности, ненужности.
Тем сильнее притягивался я к ней. Мне сложно объяснить мое чувство, ведь в нашем отделении было немало таких же больных, страдающих женщин, к которым у меня было отстраненное холодное отношение, как у любого врача. Но Ника была особым случаем... Она не вписывалась в стереотипы. Она волновала меня, как первая любовь. Я мог находиться рядом с ней часами, и, к моей радости, она больше не гнала меня, не пыталась избавиться. Если с Ярославом она говорила только о своей болезни, то со мной беседовала обо всем на свете. Она сетовала на то, что у нее нет детей, и как-то однажды, в порыве откровенности, поведала мне историю, которая была неизвестна широкой публике. Дело в том, что Вероника, будучи еще семнадцатилетней девчонкой, увлеклась одним известным журналистом, репортажи которого были тогда у всех на слуху. Он наобещал ей золотых гор, сказал, что сведет ее с нужными людьми и она со своей внешностью непременно станет звездой. Много ли надо мечтающей о славе девчонке, которая подалась в столицу для того, чтобы завоевать мир? В общем, когда открылось, что она беременна, журналист поспешил удрать, напоследок сообщив, что он ей за все премного благодарен, что у него трое детей и вообще им не по пути. Аборт делать было поздно. К родителям, в маленький провинциальный городок на юге, было возвращаться глупо. Она родила в одном из столичных роддомов и после недолгих колебаний и слез оставила девочку в больнице. Она верила, что, как только все в ее жизни утрясется, она заберет девочку домой. Но ее проблемы не спешили разрешаться быстро, а после того, как она нашла работу, стало и вовсе некогда.
– Тогда я не понимала, что творю, – призналась она мне. – Не понимала я и позже, когда меня вовсю кружила удача. Осознание потери, по иронии судьбы, пришло только тогда, когда я сама оказалась в больнице.
– Вы не пытались найти дочь? – осторожно спросил я.
– Мне удалось навести справки. Оказалось, что ее усыновила бездетная благополучная пара, и девочка живет не в роскоши, но и не в бедности. Тогда я посчитала, что моя душа за нее спокойна.
– Так вы с ней не встречались? – поразился я.
– У меня не было на то права. К тому же существует тайна усыновления, которой мои помощники пренебрегли. Мы решили не искушать судьбу. Ведь мне хотелось только убедиться в том, что с дочерью все в порядке. Я опять забыла о ней на некоторое время. Ведь я тогда была так занята. Забавно, что вспомнила я о своей дочери лишь тогда, когда сама оказалась одной ногой в могиле, – она посмотрела на меня с горькой улыбкой. – Как это пошло и банально. Мы все начинаем исповедоваться на смертном одре!
– Вы не умрете, – убежденно сказал я. – Во всяком случае, не сейчас. У вас есть шанс все исправить.
– У меня был шанс много лет назад, но я его упустила. А сейчас... я просто хочу, чтобы у моей кровати сидел кто-то, очень похожий на меня, любящий меня искренне. Нет, это не Ярослав. Жаль, что я поняла это слишком поздно. Я хотела бы видеть свою дочь.
– Может, стоит попытаться связаться с ней? – нерешительно предложил я. – Сколько ей сейчас? Двадцать два года? Она сможет все понять.
– Нет, – решительно замотала она головой. – Я не имею права облегчать свою совесть, вторгаясь в ее жизнь со своей страшной исповедью. Тем более я сейчас больна, и исход моей болезни неясен. Знаешь что... Я приду к ней сама, но только когда стану здоровой... если, конечно, такое произойдет.
– Такое произойдет! – убежденно сказал я, беря ее руки в свои. – Это случится. Обязательно.
– Ты – милый мальчик. Как бы я хотела, чтобы ты был чуточку старше...
Она опять подтрунивала надо мной. Вероника принимала мои ухаживания снисходительно, так, как взрослые принимают бескорыстную и светлую любовь ребенка. Это меня злило. Мне претила роль милого мальчика, которого в любой момент можно отослать к своим игрушкам. Но Вероника, почувствовав мое раздражение, только смеялась, что отчасти примиряло меня с ее забавами. Ведь видеть улыбку на ее усталом лице было для меня тогда счастьем. Ее необыкновенные глаза обволакивали меня шоколадом, и мне становилось тепло и сладко. Она была потрясающей женщиной, и Непомнящий, по моему мнению, был совершенным болваном, по собственной воле выпускающим на волю жар-птицу. Впрочем, я был на него не в обиде, ведь в его отсутствие Вероника всецело принадлежала мне.
Не знаю, сказал ли кто ему, что я провожу с его невестой слишком много времени, или же сам он стал что-то подозревать, но как-то раз он отвел меня в сторону.
– Ценю твое желание отработать мои деньги, но не стоит все время торчать в палате Вероники, – сказал он. – Мне кажется, ты ее утомляешь.
– Мне нравится находиться рядом с ней. Деньги тут совсем ни при чем. Просто с некоторых пор мы с Вероникой стали друзьями.
Он посмотрел на меня изумленно, потом усмехнулся, словно что-то смекнув. В его глазах появился нехороший блеск.
– Та-ак, – произнес он протяжно, не сводя с меня своих холодных глаз. – Это уже становится интересным. Во всяком случае, я начинаю понимать, почему Вероника стала относиться ко мне как к своему врагу. Это твоя работа, сынок?
