Виталий только пожал плечами:
– Я знаю только, что не ошибся в выборе адвоката. Мне пришлось бы туго, если бы не ваша помощь.
Эта похвала пришлась Елизавете по душе даже больше, чем комплимент ее внешнему виду. Все-таки Дубровской хотелось, чтобы ее клиенты ценили в ней прежде всего ее профессиональные качества.
– Не знаю, как вас, но меня смутили некоторые моменты из показаний Непомнящего, – сказала она, расправляя складки платья на коленях.
– Например?
– Например, то, что вы не пустили его на порог дома, когда он пришел в гости к Веронике, и даже сказали что-то про то, что вы его обыграли.
– А, да... – поморщился он. – Что-то вроде «Я всегда выигрываю, не так, так эдак». Конечно, это не мои слова.
– Но Непомнящий находился под присягой. Неужели он соврал?
– Он просто воспользовался тем, что эти слова невозможно проверить. Но к Веронике я его действительно не пустил.
– Почему?
– По ее просьбе, конечно. Вероника поставила на этих отношениях крест и сказала, что ей нужны больше визиты вежливости. Она всегда выражалась предельно ясно.
Он не сказал, переживала ли Песецкая свой разрыв с Ярославом или же новая любовь, возникшая на пепелище старой, полностью залечила раны. В любом случае Дубровская могла понять нежелание женщины принимать в своем доме прежнего любовника, даже с его цветами и конфетами.
– А-а... Как насчет ее отношений с дочерью? Признаться, я была немало удивлена, когда Ярослав рассказал про нелюбовь Вероники к детям.
Это был второй момент, в который Елизавета хотела внести ясность.
– Вероника на самом деле не хотела больше иметь детей: ни мальчиков, ни девочек. Впрочем, в ее положении это было практически невозможно, – он развел руками. – Не знаю, на что рассчитывал этот господин. Кроме того, слишком увлеченный собственной персоной, он не слишком стремился знать, что творится в душе его женщины. Проблемы брошенной дочери его интересовали меньше всего.
– Ярослав вообще не производит впечатления человека, на которого можно положиться в трудные моменты жизни, – призналась Лиза. – Я как-то слабо его представляю в роли папочки, опекающего взрослую дочь его жены.
– В роли утешителя слабых и немощных он смотрится неубедительно! – усмехнулся Виталий. – Непомнящий – бизнесмен до мозга костей. Он делает лишь то, что может принести реальную выгоду. Стал бы он возиться, высылая денежные переводы незнакомой девушке.
– Это была ваша идея? Высылать деньги дочери?
– Да. А что? Деньги – это старый и проверенный способ рассчитаться за свои долги. Вероника знала толк в товарно-денежных отношениях. После того как мы стали жить вместе, ее материальная помощь дочери стала почти регулярной. За две недели до смерти она послала девушке свое фамильное кольцо с изумрудом. Я тогда не предполагал, что это был ее прощальный подарок.
– А вы видели ее дочь?
– Да, только раз. Тогда, когда передавал ей кольцо. Позже я не искал встреч. Да и что бы я мог ей сказать?
Виталий на несколько мгновений задумался. На его лице появилось отсутствующее выражение. Он сидел здесь же, на привинченном к полу деревянном табурете, но его душа покинула пределы холодных казенных стен. Он был где-то в своих воспоминаниях.
Черты лица его смягчились, а взгляд заволокло туманом. Казалось, он не только видит картины своего прошлого, но и переживает их наяву. Уголки его рта подрагивали, и со стороны могло показаться, что он даже улыбается кому-то. Беспокойные пальцы на столе то сжимались в кулаки, то замирали, как бывает обычно во время разговора, когда человек оживляет свою речь жестами. Он настолько ушел в свое прошлое, что даже Елизавете стало неловко, словно она без спроса влезла в чужую жизнь. Тактично отведя взгляд в сторону, она тоже молчала.
Внезапно Бойко пришел в себя, и это возвращение из грез в реальность далось ему нелегко.
– О, простите! – опомнился он. – Я просто задумался... Я не должен так бездумно транжирить ваше время.
– Не беспокойтесь. Все нормально, – заверила его Елизавета. – Должно быть, вы сильно были привязаны к Веронике?
Он кивнул.
– Это была необыкновенная женщина, – только и ответил он, но тон, каким это было сказано, свидетельствовал о многом. В нем было все: любовь и горечь, восхищение и боль утраты. – Я помню ее, словно мы расстались вчера. В моих ушах еще звучит ее голос. Я знаю все его интонации. Стоит мне прикрыть глаза, и она является передо мной живой, осязаемой. Я вижу, как она склоняет голову набок, когда слушает. И этот ее жест... – Он сделал пальцем легкое закручивающее движение. – Это ее привычка наматывать на палец локон. В последние годы у нее была короткая стрижка. Я ее и не видел с длинными волосами. Но характерный жест остался. Она смеялась всякий раз, когда я ловил ее на этом.
Он тихонько улыбнулся, опять погружаясь в пучину воспоминаний.
– Вы не представляете, как тяжело видеть угасание любимого человека и знать, что оно неизбежно. Я потерял мать и надеялся, уже будучи врачом, что смогу остановить смерть. Но врачи иногда оказываются бессильны перед болезнью, и все повторилось вновь: операция, химиотерапия, которая ее больше калечила, чем лечила, а потом рецидив. Вероника не выдержала того, что замкнутый круг придется пройти еще раз. У нее просто не было сил на это, а вся моя любовь была бессильна перед ее горем.
– Но как в ее руки попал шприц с инсулином?
– Этого я не могу сказать, но смутно чувствую за собой вину. Ведь это я когда-то сказал Веронике, что инъекция инсулина, разумеется, чрезмерная его доза, легкий путь на небеса. Черт тогда меня дернул за язык! Мы часто говорили с ней на тему эвтаназии, и всегда инициатором таких разговоров становилась она. Ника недоумевала, почему в нашей стране человек не имеет права на легкую смерть.
– Это сложный вопрос.
– Да. И счастлив тот, кто может решать этот вопрос теоретически, сидя в своем кабинете за грудой научных трудов. Из больничной палаты взгляд на это совершенно другой.
Дубровская вздрогнула. Словно повеяло могильной сыростью. Она представила, как тяжело было решиться жизнелюбивой Веронике на такой отчаянный шаг.
– Вы замерзли? – участливо спросил Виталий. – Я могу закрыть окно.
Окно выходило здесь на сплошную кирпичную стену, расположенную всего лишь в полуметре. Благодаря этому в следственном боксе почти не было естественного света. Утром и днем здесь было включено освещение.
– Нет. Все хорошо. Просто здесь чувствуешь себя, как в склепе.
– Это я заморочил вам голову своими рассуждениями, – с виноватой улыбкой объяснил Виталий. – Вы и так делаете для меня все, что можно. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь вас за это отблагодарить.
– Да. Мы решили, вы напишете мой портрет, – лукаво глядя на него, заметила Лиза. – Может, начнете прямо сейчас? У меня есть блокнот и ручка.
