Результат моего следственного эксперимента впечатлял. Петр
Ильич в точности угадал все, что украли из несчастного «Домовенка». То ли он
ясновидящий, то ли в нем пропадает частный детектив уровня Шерлока Холмса. В
любом случае в следующий раз нужно внимательно прислушиваться к его
рассуждениям: старичок не так прост, как кажется.
Но прислушиваться к его суждениям мне как‑то не
хотелось – этот самый Петр Ильич мне не очень нравился. Очень уж быстро он
обаял мамулю. Интересно, что у них было раньше, как она выразилась, сто лет
назад? А может, я просто ревную? Только так можно объяснить их переглядывания у
меня за спиной – мол, не будем препираться с капризным ребенком… Они не
принимают меня всерьез, поняла я. Мамуля‑то давно уверилась, что ничего
путного из меня не выйдет. Я не желаю следовать ее советам, а она считает, что
я делаю это из чистого упрямства. В глубине души мамуля знает, что ничего у меня
не получится, и Петр Ильич помогает мне из чистого альтруизма, чтобы доставить
ей удовольствие. Ладно, это мы еще посмотрим…
Как бы исхитриться и все‑таки пропихнуть статью в
номер? Я включила принтер и вывела файл на печать. Всего‑то один листочек
текста. Гюрза сидела в кабинете и изредка посылала сотрудникам оттуда
убийственные взгляды. Ведь это извращение – находить удовольствие в ненависти
других. Одно из двух: либо она знает, как мы ее ненавидим, и получает от этого
физическое наслаждение, либо считает подчиненных козявками и не замечает в
упор. И еще неизвестно, что хуже!
Я поняла, что совершенно не боюсь Гюрзу.
На столе у Кап Капыча лежала моя распечатанная статья
«Женщина и цветы». Осторожно оглянувшись на дверь кабинета, я подложила
листочек со статьей о смерти Алевтины Ивановны Фадеевой под «Цветы» и закрепила
скрепкой. Петя отдаст дамскую дребедень на проверку Гюрзе. Пускай же моя статья
будет у нее под рукой. Капля, как говорится, камень точит…
Кап Капыч собрался на кошачью выставку, чтобы отразить потом
сие великое событие на своей дамской страничке. Для этой цели он выпросил даже
фотографа – Витьку Колобкова. Витька приперся к нам в отдел страшно недовольный
– еще бы, его, великого фотографа, заставляют снимать какое‑то семейство
кошачьих!
– Уж снизойди до нас, грешных, – посмеивался Кап
Капыч, – не все же в высших сферах витать. Очень ты гордый стал, Витенька!
– Не в том дело, – признался Витька, – у меня
на кошачью шерсть аллергия, расчихаюсь потом…
– Так тебе и надо! – обрадовалась я, вспомнив, как
из‑за Витькиной жалобы меня выперли из отдела культуры. –
Прочихаешься – меня вспомни.
Они все ушли, Гюрза тоже собралась обедать, а пока она
бегала «на дорожку» в сортир, пришла девчушка и забрала все материалы в
завтрашний номер, которые лежали у Гюрзы на столе, в том числе и «Женщину и
цветы», которая никак завтра в номер пойти не могла. А ладно, сами там
разберутся, что к чему.
Гюрза позвонила кому‑то по телефону и умчалась
обедать. Я даже не повернула голову на звук хлопнувшей двери.
Антонов поправил перед зеркалом редеющие волосы и шагнул к
дверям. Лика прижалась к нему напоследок телом, и он почувствовал ее всю сквозь
собственную одежду и ее легкий домашний халатик, под которым ничего не было.
Его снова бросило в жар. Хоть опять возвращайся в спальню. Лика ощутила его
порыв и лукаво улыбнулась:
– Может быть, еще побудешь?
– Нет, мышонок! – Он поцеловал ее, обнял на
прощание и отстранился. – Начальство ждет.
– Ты же сам большой начальник!
– На всякого большого начальника есть еще больший.
Антонов вышел из Ликиной квартиры легкий и звенящий, как
струна. Эта девчонка вернула ему молодость, радость жизни. Она влила в его жилы
небывалую энергию. Антонов встречался с ней третий месяц, и ему казалось, что
он помолодел за эти месяцы на десять лет. Он понимал, конечно, что Лике нужны
только его деньги и возможности, но это ничего не меняло. Ему тоже нужно было
только ее тело, горячее и жадное тело двадцатилетней женщины, одновременно юной
и опытной. Он считал такой обмен честным.
Выйдя из подъезда, Антонов воровато огляделся.
Машина с шофером ждала его за углом. Конечно, это глупо:
шофер надежен и неболтлив, но береженого, как говорится, Бог бережет…
И тут через дорогу к нему метнулась женская фигура.
О Господи! Только этого не хватало! С горящими глазами, в
сбитой на сторону итальянской шляпке, в расстегнутом норковом полушубке,
раздувая ноздри, как скаковой конь на финише, к нему неслась законная супруга
Зинаида.
– Козел! – вопила она издали. – Вот оно твое
совещание в Смольном! Вот куда ты таскаешься, старый кобель!
Зинаида тянула к нему свои полные руки с наманикюренными
коготками, Антонов прикрывался от обезумевшей фурии тысячедолларовым кожаным
портфелем, думая, как он появится у мэра с расцарапанным лицом.
Зинаида вопила на всю улицу:
– Ты погляди на себя в зеркало, козлище! Тебе уже без
малого шестьдесят, кто на тебя посмотрит, кроме шлюхи, на которой пробы негде
ставить! Ты, кобель старый, ты бы хоть о здоровье своем подумал! Да ты за
последние месяцы, как к этой шалаве таскаешься, прямо почернел весь, мешки под
глазами, морда вся обвисла, как у шарпея! Ты же не сегодня‑завтра
сдохнешь прямо на этой сучке! Вот ведь позору‑то будет! У, козлище!
Выкрикивая все это, Зинаида прыгала вокруг мужа, как собака
вокруг медведя, пытаясь оттолкнуть портфель и вцепиться в глаза благоверному.
– Зина, Зина! – пытался увещевать Антонов
разбушевавшуюся жену. – Зиночка, нельзя же так! Люди же вокруг, стыдно!
Еще сфотографирует сволочь какая‑нибудь, потом не отмоешься!
– Стыдно? – с новой силой завопила Зинаида. –
Теперь тебе стыдно? Надо было о стыде думать, когда к этой шлюхе таскался! Я до
нее доберусь, выцарапаю глазки поганые! Людей ему стыдно! Где тут люди‑то,
пустая улица!
– Зина, Зина, постыдись, вон девушка смотрит!
В самом деле по улице к ним приближалась невысокая
грациозная девушка с по‑восточному немного раскосыми глазами. Красивая
девушка в длинном оливковом плаще с букетом хризантем в руках. Девушка несла
букет обеими руками, подняв его перед собой как щит, прикрывая белыми крупными
цветками нижнюю половину лица. Антонов скосил на нее глаза – ему было неловко
перед красивой незнакомой девушкой за свою взбесившуюся жену и вообще за
нелепость и неприличность этой ситуации: немолодой, представительный, хорошо одетый
человек отбивается портфелем от бешеных наскоков пятидесятилетней фурии… На
секунду он встретился с незнакомкой глазами, и ее взгляд удивил Ивана
Андреевича. В этом взгляде не было ни ожидаемой насмешки, ни презрительного
удивления, ни даже легкого сочувствия.
Во взгляде девушки светился только холодный профессиональный
расчет, как будто она перемножала в уме два десятизначных числа.
