Поставив выразительное многоточие, я еще раз пообещала
читателям вернуться к этой теме в следующих номерах газеты и положила статью на
стол Гюрзы. На душе у меня было скверно. Все это мне ужасно не нравилось. И то,
что совершенно случайно, наугад копнув, я наткнулась на такой клубок змей,
разворошила настоящее осиное гнездо. И то, что люди вокруг меня мрут как мухи.
И то, что, трубя на каждом углу о своем воображаемом источнике, я в
действительности совершенно не понимаю, что происходит.
И больше всего мне не нравилась смерть Бориса Борисовича
Ахтырского. Я никак не могла отделаться от мысли, что она на моей совести.
Подошел Мишка Котенкин, присел рядом и погладил меня по
плечу.
– Слушай, – не выдержала я, – у тебя что –
своих дел совсем нету?
– Дел у меня куча, – ответил он, ничуть не
обидевшись, – но я за тебя волнуюсь. Как бы не наломала ты, Александра,
дров.
Он очень редко называет меня Александрой, в самых серьезных
случаях.
– Ты на себя‑то в зеркало посмотри. В глазах –
тоска, руки трясутся как после хорошего перепоя… Худая, как велосипед, ничего
не ешь, только кофе пьешь…
– Что ты выдумываешь? – возмутилась я. –
Ничего у меня руки не трясутся. И в глазах не тоска, а волнение. Допускаю, что
немного похудела от переживаний, но ведь не каждый день на твоих глазах умирает
человек. Попил кофейку – и помер!
– Моя жена всегда говорит, что кофе вреден, –
согласился Мишка. – Но, – он глядел на меня очень серьезно, –
вот что тебе не дает покоя. Совестливая ты очень, Александра, в журналистике
так нельзя.
– Много ты понимаешь в журналистике, – фыркнула я
и тут же опомнилась: – Извини, не хотела с тобой ссориться. Но Миша, ты пойми:
если бы Ахтырский помер после того, как мы с ним поговорили, все выяснили, то я
бы не так переживала. А тут сиди и мучайся: то ли я его довела до инфаркта, то
ли кто‑то ему рот хотел заткнуть, чтобы он мне ничего не рассказал…
– Ты уж за что‑нибудь одно беспокойся, –
усмехнулся Мишка, – либо он от твоих статей помер, тогда, значит, никто за
ним не стоит, либо его убили, и тогда ты в его смерти не виновата.
– Как бы это узнать? – пробормотала я.
– Конечно, если сидеть за столом и вздыхать, то ничего
не узнаешь, – съехидничал Мишка, – едем сейчас туда.
– Куда?
– В морг, вот куда! – крикнул Мишка, так что Гюрза
даже выглянула из кабинета и спросила, с чего это мы так разорались.
Я сделала вид, что не расслышала, и пошла надевать куртку.
Услышав змеиное шипение из кабинета, Мишка мгновенно испарился, как будто его и
не было.
– Петухова! – крикнула Гюрза, очевидно, пароксизма
вежливости хватило у нее только на один вчерашний день. – Тебе не кажется,
что ты должна ставить меня в известность по поводу своих отлучек? Как
продвигается расследование?
– Виталий Андреич не предупреждал меня, что я должна
ставить в известность кого‑то, кроме него, – холодно заметила я и
направилась к выходу.
Положив руку на ручку двери, я оглянулась. Глаза у
начальницы были такие выпученные, а физиономия такая красная, как будто ее
обварили кипятком. Она шумно дышала с присвистом. Интересно, у пресмыкающихся
бывает инфаркт?
Мишка ждал меня у выхода в своей старенькой «пятерке». Всю
дорогу мы молчали, только у самой Куйбышевской больницы он сказал, чтобы я помалкивала
и делала расстроенный вид.
– Впрочем, у тебя и так вид – краше в фоб
кладут, – неделикатно высказался он, – так что в морг мы как раз
кстати.
Внезапно перед самой больницей с боковой улицы перед нами
выскочил какой‑то нахальный серый «опель». Мишка, чертыхнувшись, вдавил
педаль тормоза в пол. Машина резко остановилась.
– Пускают же на дорогу всяких уродов! – в сердцах
воскликнул он. – Хорошо, только что колодки поменял, тормоза хорошие, а то
бы врезались…
На территорию больницы пускали только труповозки и
медицинские «рафики», так что мы с Мишкой пошли пешком.
Небольшое здание морга стыдливо пряталось за кустами сирени,
которые сейчас, в октябре, еще были покрыты зелеными листьями. Я заметила:
сирень не желтеет, кусты стоят зеленые до самых морозов, потом листья жухнут и
опадают. Сирень я люблю, у меня на нее аллергии нет.
Мишка усадил меня на лавочку, велел никуда не уходить и
скрылся в недрах морга. Вокруг было относительно тихо, наверное, никаких
похорон сегодня больше не предвиделось.
Только я собралась было достать сигаретку и расслабиться на
мягком осеннем солнышке, как из дверей выскочил Мишка, подталкивая перед собой
разбитного мужичка в грязно‑белом халате поверх ватника.
– Вот, ты сам на нее посмотри! – сокрушался
Мишка. – Вот, сам погляди, до чего девку вся эта история довела! Кожа да
кости, одни глаза на лице остались…
Мужичок оценивающе меня осмотрел и нехотя кивнул:
– Да, пропорция нарушена.
Я удивленно поглядела на Мишку: при чем тут мои пропорции?
По весу тут покойников принимают, что ли?
– Ты посиди пока, – высказался Мишка тихонько и
продолжал, обращаясь к мужичку: – Сергеич, Христом‑Богом тебя прошу,
помоги! Сил у меня нет больше с ней возиться! Так переживает, что руки может на
себя наложить. И тогда меня совесть замучает – сестра родная все‑таки!
Ах, вот как, мы с Мишкой уже оказывается родственники! Я
сделала постное выражение липа и наклонила голову ниже, чтобы не рассмеяться.
– Бросить ее не могу, дома бывать почти перестал, а у
меня, между прочим, дети малые… И жена все время пилит! Сам знаешь, какие жены
бывают…
– Это да, – энергично закивал головой
Сергеич, – это конечно…
Насчет детей Мишка приврал: дите у него было одно, и совсем
не малое: сын‑оболтус четырнадцати лет. Жена Мишку редко пилила, но, как
говорится, ради красного словца…
– Помоги, Сергеич! – просил Мишка. – Разузнай
все насчет того покойника! А я уж… не постою… – Он расстегнул «молнию» на сумке
и показал мужичку литровую бутылку водки «Лапландия».
Видя, что разговор приобретает совершенно конкретное
направление, Сергеич оживился.
– Дак что ты хочешь‑то? Чего разузнать‑то
надобно?
– Вчера мужика привезли к вам, Ахтырский Борис
Борисович, – деловито начал Мишка. – Так вот, как бы это узнать,
отчего он помер?
– А тебе зачем? – подозрительно уставился на него
Сергеич.
Да тут понимаешь, какое дело… – Мишка сделал вид, что
здорово смущен. – Сеструха моя… вот она, – он кивнул на меня, –
была у него в любовницах. Ты не думай, – заторопился Мишка, – это она
сейчас такая страшная, потому что переживает, а раньше была очень даже ничего
себе. И, сам понимаешь, дело молодое, а он, Ахтырский‑то, солидный был
человек, директор фирмы. Ну и уговорил девку. Квартира у нее отдельная, там и
встречались, чтобы жена его ничего не узнала.
