– Да что ты! – ахнула я. – Действительно так
много?
– Ну наш Потапыч, что понятым при обыске был,
утверждает, что долларов там было – миллион сто тысяч! А Валентин Васильич
сказал, что примерно девяносто пять тысяч, ребята считать замучились.
– Но ведь это значит… это значит, что все то, на что я
намекала в своей статье… все оказалось правдой! Действительно, откуда у
скромной государственной служащей сто тысяч долларов в подоконнике? Да ей же
честным трудом за всю жизнь столько не заработать! Это значит, что она
действительно участвовала в махинациях с недвижимостью, и за это ее убили!
– Сто тысяч… – вздохнула Ираида. – А если бы ты
знала, в каком пальто она ходила… Это просто ужас какой‑то!
– Ну, Ираида, хотела я у тебя спокойно посидеть, а ты
сразу огорошила! Не знаю теперь, что и думать.
– А ты поделись со мной, авось помогу, –
предложила Ираида. – С чего все началось‑то?
Я только собралась было рассказать ей все порядку, как Петр
Ильич с мамулей уговорили меня создать сенсацию, но в это время зазвонил
телефон. Ираида долго говорила, потом как раз вскипел чайник, потом мы немного
поболтали о тряпках, перекинулись на мужчин, и я вдруг попросила Ираиду
замолвить за меня словечко перед ее подполковником, не согласится ли он дать
мне полное и эксклюзивное интервью на тему расследования убийства Антонова.
Ираида подумала и обещала поспособствовать ради нашей старой
дружбы, на том мы и расстались.
Что началось в редакции на следующее утро после того, как
вышла наша газета, – не рассказать. Главный пожалел меня, а вернее,
сообразил, что в состоянии ужасного беспокойства за Мишку от меня будет мало
проку, он просто опубликовал документы, что дала мне неизвестная Светлана, и
сам написал краткий сопроводительный комментарий. После этого хитрый Главный
уехал на дачу. Секретарша получила строжайший приказ никому не давать номер его
дачного телефона, даже если в редакции будет пожар, а в городе – наводнение.
С самого утра звонков было мало, видно, чиновники и начальство
КУГИ так рано газет не читали. А уж потом, когда референты принесли им газетные
материалы с отмеченными красным местами, где нужно читать, те схватились за
голову.
Сначала на звонки отвечал заместитель Главного, потом ему
это надоело, и он уехал в типографию. Начальник отдела новостей тоже куда‑то
смылся, и секретарша стала переключать звонки на нашу Гюрзу.
Вот когда на нашей улице настал праздник! Дверь в кабинет
была открыта, и мы с Кап Капычем имели удовольствие слышать, как Гюрза
оправдывалась по телефону. Голос у нее напоминал шипение полузадушенной кобры,
правда, я никогда не слышала, какие звуки издает кобра перед смертью.
Перехватив мой злорадный взгляд, Гюрза тут же отомстила:
сдала меня неизвестному абоненту с потрохами, то есть сообщила, что Александр
Кречетов – это псевдоним молодой журналистки Александры Петуховой.
– Слушай, за что она меня так ненавидит? – задала
я Кап Капычу риторический вопрос.
Но ответ, как ни странно, получила:
– За то, что тебя все любят, а ее ненавидят, за то, что
ты можешь отлично писать, а она – нет!
Действительно, в последнее время Гюрза все больше правила
чужие статьи, оттого верно и выбилась в начальство, чтобы самой у компьютера не
корпеть, не больно хорошо она умела излагать свои мысли, да и мыслей тех было немного…
День прошел в какой‑то бессмысленной суете, я не могла
заниматься ничем серьезным и в благодарность Кап Капычу за моральную поддержку
сочинила аж три эротических рассказа. Петя благодарил меня со слезами на
глазах, сказал, что у него гора свалилась с плеч и что три недели он сможет
теперь спать спокойно.
Алексей Игоревич Березкин прошел мимо вахтерши, высокомерно
подняв левую бровь. Гнусная старуха как‑то странно встрепенулась, и ему
показалось, что она хотела потребовать у него пропуск. У него, у заместителя
председателя Комитета! Уж его‑то вся эта мелюзга обязана знать в лицо!
Конечно, она не посмела, но хотела – он почувствовал это ее желание.
В чем, в чем, а в психологии мелких пресмыкающихся Алексей
Игоревич очень хорошо разбирался.
Он шел по длинному коридору монастырского флигеля, в котором
размещался Комитет, все так же высокомерно подняв бровь, и отмечал творящиеся
вокруг странности. Встреченные в коридоре сотрудники здоровались с обычным
подобострастием, пожалуй, оно выглядело даже преувеличенным, но стоило ему
пройти мимо – они начинали шушукаться. Он не видел этого, конечно, не хватало
еще оборачиваться, но чувствовал спиной, зрячей спиной настоящего психолога.
Войдя в свою приемную, бросил взгляд на секретаршу. Так и
есть – вид испуганный и заискивающий, при его появлении бросила телефонную
трубку. Сплетничала, сплетничала о нем!
– Сам не звонил? – осведомился, по традиции указав
пальцем наверх, хотя председатель комитета сидел здесь же, на первом этаже.
Ольга издала отрицательный писк и еще больше побледнела.
Алексей Игоревич вошел в кабинет, расслабил лицо, сел за
стол, углубился в бумаги, стараясь не думать о перешептываниях в коридоре, об
испуганном Ольгином лице, о заразе‑вахтерше… Он старался не думать и о
том, что телефон у него на столе не звонит.
Обычно этот чертов телефон трезвонит, не умолкая, хрипнет от
непрерывных звонков, раскаляется, не оставляя ему времени на все остальные
дела, – и это при том, что Ольга переводит на его аппарат только самые
важные звонки, остальные пресекая в зародыше. А теперь этот паразит молчал!
«Ну и хорошо, – думал Алексей Игоревич, – зато я
переделаю столько дел!»
Он перевернул страницу и понял, что совершенно не
воспринимает лежащий перед ним документ, смотрит на него так, будто он написан
на португальском или голландском языке. Черт! Он никак не мог собраться с
мыслями, перед глазами стояла наглая физиономия вахтерши.
Алексей Игоревич Березкин начал свой трудовой путь в
комитете комсомола института. Ему было трудно: не было за спиной сильной
родительской поддержки, не было никаких связей. Но симпатичный исполнительный
юноша из провинции с пламенным чистым взором юного ленинца и бескомпромиссным
характером, который не позволял ему мириться с отдельными проявлениями
мелкобуржуазных настроений в студенческой среде, очень понравился серьезному
неулыбчивому человеку из парткома.
Юный ленинец, сталкиваясь с мелкобуржуазными проявлениями,
бежал в партком и, кипя от возмущения, рассказывал об этих проявлениях своему
покровителю.
Не подумайте плохого, Алексей не доносил на своих друзей‑студентов,
не стучал на них, просто его непримиримая жизненная позиция не позволяла ему
молча проходить мимо вопиющего…
А если после его искренних бесед с покровителем четверых
студентов отчислили из института, а на одного завели уголовное дело по
обвинению в разглашении государственной тайны, то при чем здесь Алеша Березкин?
Это студент, мерзавец, вел непозволительные разговоры со своим однокурсником из
Уганды, а кто его знает, этого уганденыша, может быть, он американский шпион или
агент влияния?
