Ошарашенная внезапным нападением, Гюрза несколько
замешкалась, и я успела как следует попортить ей прическу. На ощупь ее волосы
напоминали колючую проволоку, так что выдрать клок я не смогла, зато
перехватила их поудобнее одной рукой, а другой рванула ворот блузки, и пуговицы
посыпались на пол с дробным стуком.
Гюрза мотала головой и пыталась освободиться, но я держала
крепко, и все рвала и рвала в клочья воротник блузки. Беспорядочно махая
руками, Гюрза добралась наконец до моей шеи и попыталась придушить меня, и
тогда я, не примериваясь, ткнула кулаком ей в глаз.
Неизвестно, что было бы, если бы я попала именно в глаз,
возможно, меня посадили бы в тюрьму за членовредительство, но Гюрза сумела
вовремя увернуться, и кулак мой попал по скуле. Скула у нашей Гюрзы жесткая,
она вообще вся состоит из одних костей, поэтому я сильно ушибла руку и от
неожиданности выпустила ее лохмы.
Невозможно себе представить, какое удовольствие я получала
от нашей драки. Только сейчас я поняла, как давно и сильно мне хотелось набить
Гюрзе морду. В одно мгновение я поняла и где‑то даже посочувствовала
клептоманам и даже маньякам: ну нет у людей больше сил сдерживать свои
преступные желания!
Гюрза, ощутив свободу передвижения, немедленно вцепилась в
мои волосы, а поскольку они у меня не из колючей проволоки, то она сумела
выдрать здоровенный клок на затылке. От боли и злости у меня брызнули слезы –
этак еще и лысой оставят!
Я сменила тактику: решила выцарапать Гюрзе ее змеиные
глазки, но ведьма была начеку и берегла лицо, и потому я оторвала наконец
воротник у многострадальной блузки и дернула лямку бюстгальтера, мимоходом
отметив, что носить его нашей Гюрзе совершенно незачем: она оказалась не только
худой, но и ужасающе плоскогрудой.
Гюрза пнула меня под коленку, и, падая на пол, я прочертила
три здоровенные царапины у нее на шее, как утверждал потом Кап Капыч, в трех
миллиметрах от сонной артерии.
Сам Кап Капыч замечал краем глаза какое‑то
подозрительное движение в кабинете у Гюрзы – там стоит всегда такая духота, что
дверь открыта. Но поскольку никому не придет в голову лишний раз заглянуть к
ней в кабинет – кому охота по собственной воле в террариум заглядывать, –
то Кап Капыч смирно сидел за компьютером и работал.
Наше с Гюрзой столкновение происходило в полной тишине, мы
не тратили сил на взаимные оскорбления. И только когда из кабинета раздался
грохот от моего падения, Кап Капыч бросился туда и застал такую картину.
Я лежу на полу, а Гюрза, в разорванной блузке и с
окровавленной шеей, попирает меня ногами. Петя ахнул и бросился спасать мою
жизнь. Одним мощным движением плеча он отправил Гюрзу в угол, причем приземлилась
она на голову. Кап Капыч у нас человек мирный, но здоровый, силушкой его Бог не
обидел, а тут он к тому же очень разволновался за меня. Словом, Гюрза получила
по полной программе: сначала порвали дорогую шелковую блузку и бюстгальтер,
потом расцарапали шею, да еще и стукнули головой о стену.
Я же, как оказалось, ничего особенно себе не повредила, если
не считать выдранного клока волос. Небольшая плата за полученное удовольствие!
Гюрза очухалась и рыдала в углу от бессильной злобы. Петя
удостоверился, что слезы у нее самые настоящие, и проникся к начальнице
сочувствием. Все‑таки доброе у него сердце!
Он достал откуда‑то пузырек с перекисью водорода и
обработал царапины, потом, вооружившись иголкой с ниткой, приметал воротник
блузки и зашил ее наглухо, чтобы не возиться с пуговицами, так что снять блузку
с Гюрзы теперь можно было только вместе с головой.
Пока он так суетился и ласково гудел над Гюрзой, как шмель
на весеннем солнышке, я в одиночестве зализывала раны на рабочем месте. Никаких
синяков и ссадин я у себя не нашла и осталась этим очень довольна.
– Ну ты даешь, – сообщил Петя, вернувшись наконец
из кабинета. – Что это на тебя нашло? Так и убить ведь могла…
Я находилась в чудном расположении духа, так что просто
поцеловала Кап Капыча в щечку и удалилась, напевая вполголоса любимый романс
Анны Леопольдовны:
– Ах, зачем эта ночь так была хороша!
Не болела бы грудь… у кого она есть, конечно…
Наутро я поднялась рано. В прихожей Леопольдовна чистила
мужской костюм.
– Анна Леопольдовна, чтой‑то вы с утра такая
мрачная? – спросила я, остановившись рядом с ней и сонно потягиваясь.
Признаюсь честно, что люблю наблюдать за трудовым процессом.
Как верно замечал бедняга Мишка Котенкин, на три вещи можно смотреть
бесконечно: на огонь, на воду и на то, как другие работают.
Леопольдовна мрачно на меня оглянулась и недовольно
фыркнула:
– Совсем мать твоя сдурела, нянчится с этим своим
старичком, как с младенцем. Кормит его, поит, пылинки сдувает… Вот костюм
велела почистить… А он‑то, старый греховодник, все по сторонам зыркает!
Видела я, как он с Ираидой переглядывался! Тьфу! – Леопольдовна
отвернулась и еще активнее заработала щеткой.
Леопольдовна у нас отличается тем, что когда что‑нибудь
думает о человеке, то сразу же это и говорит. Впрочем, у многих старух такая
позиция, их мало волнует, что люди могут обидеться. А которые не обидятся, те
разозлятся, а которые не разозлятся, тем вовсе неинтересно слушать, что о них
думает старуха‑домработница. Все двери в прихожую были плотно закрыты,
так что оставалась надежда, что Петр Ильич не расслышал. Впрочем, Леопольдовна
говорила все это для мамули.
Из‑за подкладки пиджака вылетела какая‑то
маленькая бумажка и мягко спланировала на пол. Чтобы не заставлять Леопольдовну
лишний раз нагибаться и не слушать ее ворчания, я подобрала бумажку и понесла
на кухню, чтобы выбросить в мусорное ведро – все равно по дороге, кофе нужно
поставить…
Однако не тут‑то было: в приступе хозяйственного
рвения Анна Леопольдовна ведро не только опустошила, но и вымыла, и теперь оно
сохло, перевернутое вверх дном. Я машинально взглянула на бумажку, чтобы
решить, куда ее выбросить.
Это был билет на электричку. Куда это наш престарелый
ловелас ездил, подумала я с веселым любопытством, все еще находясь под
впечатлением слов Леопольдовны. Потому что раз билет выпал из кармана Петра
Ильича, то, стало быть, купил его он для себя.
На билете было напечатано: «Октябрьская железная дорога;
Московский». Значит, ехал он с Московского вокзала… Так… Зона третья, это
недалеко от города… Дата – 11.06.2001. Так… А вот это уже совсем интересно.
Ведь Петр Ильич утверждал, что приехал в наш город первый раз после длительного
перерыва. Якобы пятнадцать лет у нас не был. А тут вдруг выясняется, что он был
в Питере в июне этого года. Вот ведь как.
Меня охватил приступ раздражения. Слишком много в последнее
время всего навалилось: подозрительная Мишкина авария, вся эта петрушка с
«Домовенком»… И в довершение всего, я имею на руках доказательство, что мамулин
разлюбезный Петр Ильич самым вульгарным образом ее обманывает. Но с другой
стороны, если я сейчас ворвусь к нему в комнату, брошу билет ему в лицо и
потребую объяснений, старый хитрец ото всего отопрется. Скажет, например, что
билет не его, что он понятия не имеет, как этот билет попал в карман пиджака, и
вообще, я не я, лошадь не моя, и сам я не извозчик.
