Под диваном валялась расческа. Я причесала Никиту так, чтобы
он стал еще больше похож на комиссара Каттани. Он мягко отнял у меня расческу,
взял за плечи и привлек к себе.
Не знаю, как там целуется настоящий комиссар Каттани,
наверное, он все делает отлично, но мой поддельный целоваться совершенно не
умел.
А дальше я ничего не буду рассказывать, можете считать, что
цензура вырезала из очередной серии «Спрута» все постельные сцены.
Я проснулась поздним утром и долго соображала, не открывая
глаз, где же я, собственно, нахожусь. Потом села на диване и огляделась. В
квартире никого не было, даже духом человеческим не пахло. На столе белела
записка:
«Саша, будешь уходить, просто захлопни дверь. Н.»
Вот так: просто захлопни дверь. И все. Правда, в самом углу
было еще нацарапано слово «Позвони», но не стоило обращать на него внимание,
Никита написал его просто так, из вежливости.
«А чего же ты ожидала? – спросила я себя. Да ничего
особенного», – тут же ответила самой себе. Все, как и должно быть. Ну и
ладно, откровенно говоря, мне сейчас не до запоздалых сожалений. Тем более что
я ни о чем не жалею.
Я вспомнила все, что я узнала вчера про Петра Ильича, про
комбинат и про то, что меня использовали, как последнюю дуру, и окончательно
расстроилась. Однако нужно было уходить из этой квартиры и просто захлопнуть
дверь.
Так я и сделала. Дома никого не было – хоть тут‑то
повезло. Я приняла душ, заглянула в холодильник, но один вид еды навел на меня
еще большую тоску. Тогда я завернулась в плед и включила телевизор в гостиной.
Передачи по утреннему времени были неинтересные. Маленькие
девочки танцевали на сцене, размахивая огромными искусственными цветами. Я тупо
пялилась на экран. В голове было пусто, как в кошельке после отпуска. Делать
было совершенно нечего, да я и не смогла бы ничего сделать. Ведь у меня нет
никаких доказательств того, что Петр Ильич причастен ко всем убийствам. Да если
я только начну рассказывать Ираидиному подполковнику такую историю, он просто
вызовет санитаров из психушки!
А как на это отреагирует Главный? Я посчитала, что точно так
же. К тому же совершенно не хотелось вмешивать в дело мамулю.
Кажется, я впала в легкую дрему от безысходности. Разбудил
меня телефонный звонок. Я взяла трубку и только потом сообразила, что лучше бы
этого не делать – не хочу разговаривать с мамулей.
– Сашка, это ты? – раздался в трубке голос
запыхавшегося Никиты. – Ты почему не позвонила?
– А разве ты просил меня это сделать? – хрипло
осведомилась я.
– Конечно, просил! Ты что, записки моей не читала?
– Читала…
– А я с трудом твой телефон нашел! Маме звонил, она в
старой записной книжке откопала, еще школьной!
Никита страшно орал, потому что в трубке слышны были гулкие
удары кувалды о железо, очевидно, Сидоров снова принялся за свое.
– Понимаешь, я утром очень торопился, потому что
проспал! Ты только не пропадай, а? – Несмотря на крик, в голосе его я
услышала просительные нотки. – Давай встретимся вечером, я хочу многое
тебе сказать…
Милый ты мой, а сколько я хочу тебе сказать! И к истории
влюбленной девятиклассницы мой рассказ не будет иметь никакого отношения.
– Хорошо, – медленно сказала я, – встречаемся
в четыре часа в кафе у Аллы. Не опаздывай, потому что разговор будет долгий и
серьезный.
– Сашенька, но я же на работе! – взмолился Никита.
– А я, между прочим, тоже! – обрезала его
я. – Это не шутки. Уверяю тебя, что в данном случае работа твоя может
подождать. Для нее же лучше.
Я поскорее повесила трубку, пока он не стал возражать, потом
выпрыгнула из пледа и выключила ненавистный телевизор.
Он хочет мне многое сказать, дурачок! Да когда он услышит
то, что я ему расскажу, у него глаза на лоб полезут! Потому что я решила
рассказать Никите все, что случилось со мной за последние две недели. Если он
не поймет и не поверит мне, тогда и никто не поверит, и нужно собирать чемодан
и отправляться своим ходом в психбольницу. Но я туда не хочу, а хочу отомстить
старому людоеду Петру Ильичу за все. Должна же быть справедливость на этом
свете!
А уж потом, когда мы расправимся с негодяем, я, так уж и
быть, помогу Никите разбогатеть. Без меня, думаю, он не справится, ведь даже у
комиссара Каттани в кино не все получалось, как задумано!
Так, а перед встречей с Никитой нужно зайти в редакцию,
чтобы взять там газеты со всеми моими статьями. Никитушка газет не читает – ему
вечно некогда, – а у меня статьи только в компьютере. На слово он мне вряд
ли поверит, нужен наглядный материал. И к черту серость и безликость! Я хочу
нравиться любимому человеку! Больше никаких джинсов и дурацких шнурованных
ботинок.
Я коршуном накинулась на мамулин платяной шкаф и вынырнула
оттуда, нагруженная одеждой. Потом провела сорок минут в ванной за макияжем и
прической. Черный брючный костюм, отлично сидящий на моей фигуре, ботильоны на
высоком каблуке – у мамули все на высоком каблуке, – а сверху длинное
свободное пальто цвета опавшей листвы и золотистый шарф. Все‑таки
здорово, что мы с мамулей так похожи, даже размер ноги один и тот же!
В отделе была тишь да гладь: Гюрза уехала по каким‑то
своим таинственным змеиным делам, и только Кап Капыч сидел в углу, наслаждаясь
тишиной, и вязал носок в красную и черную полоску.
– Сашуха! – радостно осклабился он при моем
появлении. – Как хорошо, что ты пришла! Выглядишь потрясно! Ты не
влюбилась?
Работая в дамском журнале, Кап Капыч обрел истинно женскую
проницательность. Я улыбнулась как можно загадочней.
– Ну не хочешь – не говори. Я тебе сейчас кофейку
соображу. Твои рассказики пошли на ура, и у меня благодаря тебе тайм‑аут.
– Спасибо, дорогой, – я прошла к своему столу и
выдвинула ящик, – только мне нужно сразу уходить, а то застукают, а
Главный не велел на работу выходить под угрозой расстрела через увольнение.
– Это как? – живо заинтересовался Кап Капыч,
откладывая вязание и доставая из своего стола банку кофе.
И в эту самую минуту зазвонил телефон. Кап Капыч снял
трубку, пару секунд послушал и протянул мне трубку:
– Это тебя!
Я замахала руками – меня ведь здесь нет! – но в трубке
явно слышали реплику Капыча, и не было смысла дальше скрываться.
Надеясь, что это какой‑нибудь незначительный звонок, я
взяла трубку.
– Говорит Березкин, – раздался возле моего уха
какой‑то сдавленный голос, как будто человек говорил через платок или
марлевую повязку, – Алексей Игоревич Березкин… Вы знаете, кто я такой.
– Да, Алексей Игоревич, – осторожно ответила я.
