Ее тело последний раз дернулось и вытянулось. Изящная
туфелька от Manolo соскользнула с ноги и отлетела в сторону.
Мужчина настороженно оглянулся на дверь, оторвал от рулона
большой кусок бумажного полотенца и тщательно вытер мокрые руки. Потом он
бросил быстрый взгляд в зеркало, убедился, что с его внешностью все в порядке,
и быстро вышел из туалета.
По дороге он никого не встретил, а если бы и встретил, тоже
ничего страшного — в этом сумасшедшем доме никому ни до кого не было дела.
Каждый делал со своей жизнью все, что хотел, и не вмешивался в чужие дела.
— Дядя Вася?! — выпалила Катя, в упор уставившись
на человека в кресле. — Так это вы? Это ваши люди?
Она вспомнила весь ужасный, бесконечный день, день, когда ее
жизнь перевернулась, как тонущая лодка, из рая превратившись в кромешный ад,
день, когда смерть мчалась за ней по пятам… вспомнила и горько разрыдалась.
Неужели это он, старый друг дома, человек, которого она
считала роднее родственников, ближе самых близких, — неужели это он стоял
за всеми кошмарами минувших суток? Неужели это он предал ее, пустил по ее следу
убийц? Но зачем, за что?
— Что ты, Котенок, что ты! — Он притянул ее к
себе, обнял сильными старыми руками, гладил по вздрагивающей от рыданий спине,
по спутанным волосам. — Как ты могла подумать? Это же я! Ты помнишь, как в
детстве я катал тебя «по ровной дорожке»?
Она помнила, еще бы, она никогда не смогла бы этого забыть!
Помнила, как этот большой, решительный, угрюмый человек
сажал ее на колени и подбрасывал, напевая: «По ровной дорожке, по ровной
дорожке… по камням, по камням, по камням… по кочкам, по кочкам, по кочкам… в
ямку — бух!»
Она помнила, что только с ней разглаживались морщины на его
властном, угрюмом лице… Помнила его запах: такой мужской, такой удивительный —
запах крепкого одеколона, хорошего ароматного табака, запах дубленой кожи и еще
чего-то… чего-то неуловимого, немного пугающего, но тоже притягательного…
Только сейчас она поняла, что это был за запах.
Запах оружейной смазки. Запах смерти. Запах убийства.
И еще она поняла все недомолвки, все перешептывания, все
странные взгляды, сопровождавшие этого человека.
Так вот кто он такой, дядя Вася…
Она вспомнила, как он старательно прятал от нее татуировки
на своих больших сильных руках, как уклончиво отвечал на ее наивные детские
вопросы.
И все равно, кем бы он ни был — она не могла поверить, что
он может причинить ей зло.
Но если это не он, не его люди преследовали ее, то кто?
— Но… кто?.. что?.. почему?.. — прорыдала
она. — Меня сегодня несколько раз пытались убить… И это им почти удалось…
вместо меня убили двух других женщин… Почему? За что? Чем я виновата? Кому я
помешала?
— Бедная девочка! — Дядя Вася еще крепче обнял ее,
запустил пальцы в ее волосы, покачал немного, как в детстве. — Бедная
девочка! Что тебе пришлось пережить! — Он немного отстранился, поднял
голову и громко сказал куда-то в темноту: — Чаю! Горячего чаю с лимоном и
коньяком!
Тут же появился молодой парень — тот самый, что привез Катю
в особняк, прикатил стеклянный столик на колесиках, на нем — стаканы, чашки,
бутылки, чайник. Наполнил большую, синюю с золотом, чашку горячим чаем, плеснул
туда же немного коньяку, положил кусок лимона, протянул старику. Тот сделал
знак глазами, показывая на Катю. Парень кивнул, поднес чашку к Катиным
вздрагивающим губам.
Катя, все еще всхлипывая, вытянула губы трубочкой, отпила
горячего чаю и постепенно успокоилась.
«Как в детстве», — подумала она.
В далеком детстве, если она плакала от какого-то маленького
детского несчастья, ей так же приносили горячий чай… только, разумеется, с
молоком, а не с коньяком.
И все несчастья отступали, таяли, как утренний туман…
И сейчас ей стало легче, на какой-то миг даже показалось,
что всех сегодняшних несчастий не было, что они ей просто приснились, что
сейчас она проснется у себя дома, в мягкой постели и услышит ласковый голос
мужа…
Но вместо этого она услышала низкий, хрипловатый голос дяди
Васи:
— Ну что, Котенок? Успокоилась? Расскажи мне все, что с
тобой случилось!
И Катя начала рассказывать. Сначала она сбивалась,
всхлипывала, мучительно подбирала слова, но постепенно рассказ полился связно,
уверенно.
Она рассказала обо всем — начиная с похищения фальшивыми
гаишниками и кончая ночной поездкой к дому Гревских.
Дядя Вася внимательно выслушал ее, время от времени
переглядываясь с рослым угрюмым человеком лет шестидесяти, бесшумно появившимся
в комнате, — тем самым, который встретил их у входа в особняк.
— Ну, что думаешь, Лопата? — спросил дядя Вася,
когда Катя закончила свой рассказ.
— Ты сам знаешь, Свояк, — это они. Их работа, их
почерк. Только вот с этими… гаишниками липовыми. Что-то мне невдомек… непонятки
какие-то. Если девчонка ничего не путает…
— Ты говоришь, Котенок, что один из них упоминал
заказчика и говорил, что ему велено тебя убить? — уточнил дядя Вася.
— Да, — Катя кивнула, — а другой сказал, что
не хочет мокрого дела… не хочет меня убивать…
— Ладно, ладно! — прервал ее старик, почувствовав,
что еще немного — и она снова зарыдает.
Он повернулся к Лопате и проговорил:
— Гастролеры. Люди случайные. Но вот кто их нанял — это
другой вопрос, и вопрос серьезный…
— Стас Мельников! — выпалила Катя. — Это
наверняка он! Как только я ему позвонила — в поселке появился черный «лексус» и
меня попытались убить! И потом, ему позвонила Светлана Новикова — и тут же
приехал его человек и выбросил ее из окна…
— Стас, говоришь? — задумчиво проговорил дядя
Вася. — Может быть, и Стас… Верить, Котенок, никому нельзя. Вот, кстати,
что это за паренек с тобой в машине был?
Кате показалось странным, что Седрика с его солидной
внешностью и седыми висками назвали пареньком, но дяде Васе, наверное, казались
юными все люди моложе пятидесяти.
— Это Седрик, бельгиец… очень хороший человек… Мы
познакомились с ним на вечеринке, несколько часов назад… Он подвез меня до дома
Гревских, и потом…
— Бельгиец, говоришь? — с любопытством переспросил
старик. — Ну ладно, пусть будет бельгиец… Это ничего, что бельгиец, лишь
бы человек был хороший… — Он помолчал немного и наконец медленно
заговорил: — Прости, Котенок… Это из-за меня тебя сегодня так прессовали.
За спиной у Кати послышался протестующий возглас.
— Ничего, Лопата, — проговорил старик, —
пусть она знает… ей можно. Не бойся, лишнего трепать она не станет. Да я
лишнего и сам не скажу. А знать ей нужно…
