Катя поднялась на ноги, отстранилась, оглядела старика…
Только теперь она увидела, как он на самом деле стар.
Сухая желтая кожа в пигментных пятнах, впалые щеки, дряблые
мешки под глазами. Он был все еще красив, как бывает красива древняя статуя,
покрытая трещинами и сколами, но это была прощальная, старческая красота. И
хотя в глазах все еще горели решимость и сила, видно было, что жизнь
стремительно уходит из этого сильного человека, как вода из прорванного
бурдюка.
И еще она увидела, что сидит он в инвалидном кресле на
колесах и ноги его накрыты теплым клетчатым пледом…
Катя почувствовала острую, мучительную жалость к этому
большому и все еще сильному старику. Такую острую жалость, что непрошеные слезы
выступили на ее глазах.
— Вот так, Котенок… — проговорил старик,
почувствовав и поняв, что стоит за ее молчанием. — Стар стал дядя Вася… Да
тут еще со здоровьем проблемы… ноги прихватило…
Он поправил плед, натянул его повыше, и Катя поняла, что ему
холодно в этой жарко натопленной комнате. Она поняла, что старая кровь не греет
его, что постепенно, поднимаясь от ног, его тело охватывает последний холод,
холод смерти.
— Заболел я, — продолжил дядя Вася, — а люди
во—круг сама знаешь какие… шакалы, а не люди! Как только прошел слушок, что я
болен, решили, что нужно со мной кончать. Акела промахнулся… — Лицо
старика скривилось в грустной усмешке. — Промахнулся, значит, пора валить
старика…
Он замолчал, закашлялся, перевел дыхание.
— Подождали бы, пока помру, — проговорил он
горько, негромко, как будто каждое слово тяжело давалось ему. — Подождали
бы… совсем недолго осталось. Так нет, не хотят. Решили рвать меня на куски еще
живого.
— А я-то при чем? — удивленно спросила Катя.
— А при том, что пронюхал какой-то шакал, как ты мне
дорога, и решил меня через это больнее укусить. Решил тебя схватить и на меня
нажать… знали, что ради тебя я на все соглашусь. А если не удастся похитить —
тогда убить… понимали, что я этого не переживу.
— И что же теперь делать? — проговорила Катя. Ей
вовсе не нравилась роль заложницы в этой страшной игре, разменной монеты в
чужой борьбе за власть. Она хотела одного — вернуться домой, к своей привычной,
налаженной жизни…
— Домой тебе нельзя, — старик как будто прочел ее
мысли, — там они тебя ждут в первую очередь.
Она вспомнила, как позвонила домой и наткнулась на Стаса
Мельникова. Вспомнила и поняла, что старик прав.
— Здесь тебе тоже оставаться очень опасно. Может быть,
через час, через два они попытаются пойти на прорыв… — Он немного
помолчал, раздумывая, и наконец принял решение: — Тебя отвезут в одно
безопасное место. Пересидишь там день-другой, пока все не уляжется. Я дам тебе
охрану, но самое главное — место тихое, никто про него не знает.
Старик поднял большую красивую голову, взглянул на своего
молчаливого подручного.
— Распорядись, Лопата. Пусть Узбек возьмет троих
парней, отвезет ее к Артуру, устроит там как следует, организует охрану. Утром
пришлем смену.
— Понял, Свояк! — отозвался тот и скрылся за
дверью.
— Не бойся, Котенок! — проговорил дядя Вася,
взглянув на нее ласково, как в детстве. — Не бойся, мы справимся, все
будет хорошо!
Катя снова подошла к нему, опустилась на колени, прижалась
лицом к грубой, колкой шерсти свитера и затихла. Ей казалось, что только здесь,
в объятиях этого сильного старика, она в безопасности, только здесь она дома…
— Вот смотри-ка, — он протянул ей маленькую коробочку,
обитую зеленым бархатом, — что я для тебя приготовил.
В коробочке лежала брошка с огромным зеленым камнем.
— Изумруд, — кивнул старик, — ясное дело,
изумруд. К глазам твоим подходит.
— Да зачем мне это сейчас? — Катя слабо
отмахнулась.
— Бери на память, — твердо сказал дядя
Вася, — я для матери твоей берег, да только она от меня ничего не брала
никогда. Сейчас-то дело хорошо закончится, но мне все равно не много осталось.
Бери!
Катя хотела взять коробочку, но старик сам достал из нее
брошку и приколол в Катиному свитерку возле плеча.
Потом нежно погладил ее по волосам и вдруг оттолкнул,
проговорил решительным, деловым тоном:
— Все, надо ехать.
— А Седрик?.. — спросила она, поднимаясь с колен.
— Бельгиец-то твой? Да пускай едет к себе. Мои ребята
его отвезут, куда скажет. Он никому не нужен, ему ничто не угрожает.
Катя кивнула и вышла из жарко натопленной комнаты.
За порогом ее поджидал невысокий смуглый человек с узкими
хитроватыми глазами.
— Пойдем, дэвушка! — проговорил он, показывая ей
дорогу к заднему выходу. — В хороший место поедем, отдохнешь! Узбек будэт
тэбя стеречь, ни одна муха нэ пролетит!
Они вышли на крыльцо. Их уже поджидал черный «лендкрузер».
Узбек открыл перед Катей заднюю дверцу, она села на мягкое
сиденье. Рядом с ней пристроился совсем молодой парень с вьющимися светлыми
волосами и румянцем во всю щеку.
«Совсем не похож на бандита! — подумала Катя. —
Впрочем, внешность бывает очень обманчива! А дядя Вася — разве он похож на
бандита?»
«Крузер» резко взял с места, бесшумно понесся по ночным
улицам.
Катя, измученная бесконечной цепью приключений, задремала на
мягких подушках и проснулась только от прикосновения чьей-то руки.
— Приехали! — проговорил румяный парень. —
Просыпайтесь!
Катю передернуло от холода. Спросонья ей было неуютно и
тревожно. Она выбралась из машины.
Они находились возле небольшого особнячка, расположенного в
глубине сада. На двери красовалась медная табличка с надписью: «Мини-отель
“Руан”».
Узбек нажал на кнопку звонка, камера над входом повернулась,
искаженный динамиком голос коротко спросил:
— Кто?
— Не видишь, Артур? Мы! — отозвался Узбек. —
Свояк прислал! Дэвушка у тебя жить будет, мы ее бэречь будем!
Дверь распахнулась. Узбек первым вошел внутрь, за ним прошли
еще двое парней, затем вошла Катя. Розовощекий парень огляделся по сторонам,
вошел послед—ним и закрыл за собой дверь.
Они оказались в холле небольшой гостиницы.
Из-за стойки навстречу им вышел невысокий плешивый человечек
в зеленой жилетке поверх белоснежной рубашки.
— Очень рад, очень рад! — проговорил он, потирая
руки. — Какие гости! Какая честь! Рад буду услужить!
— В четвертый поселишь, — распорядился
Узбек. — Четвертый — самый удобный, там охранять хорошо…
— Хорошо, в четвертый… — Артур закивал головой,
как китайский болванчик. — Четвертый — самый хороший номер…
