— Так ты не знала?! — недоверчиво протянул Павел и
повторил, повернувшись к старику: — Так она не знала?! Ну, Свояк, ты даешь!
Силен!
В этих словах отчетливо слышалось уважение побежденного к
достойному, сильному победителю.
А Катя почувствовала себя обманутой, оскорбленной,
униженной, словно облитой грязью.
Ее использовали, использовали втемную, использовали как
приманку, как неодушевленный предмет… использовали подло, цинично, и кто —
человек, которому она верила, человек, которого она считала одним из самых
близких… И самое ужасное: этот человек — ее родной отец!
— Как ты мог? — бросила она, окинув старика полным
ненависти и презрения взглядом. — Как ты мог так со мной поступить?!
— Не сердись, Котенок! — проговорил дядя Вася,
шагнув к ней и попытавшись обнять за плечи. — Я был вынужден… ты же
понимаешь — это страшный мир, вокруг только акулы и пираньи… стоит зазеваться,
показать слабость — живьем сожрут! Ты не представляешь себе, как трудно сейчас
приходится старому человеку! У новых людей, у поколения, которое приходит нам
на смену, нет никакого уважения к возрасту, к опыту…
— Я тебя еще и пожалеть должна? — выдохнула Катя,
оттолкнув старика. — Убери свои руки! Какой спектакль передо мной
разыграл! Инвалидное кресло… старый, больной человек… если уж тебе так нужна
была моя помощь — сказал бы честно… я бы поняла…
— Ты не смогла бы проделать все так хорошо, —
проговорил старик скучным голосом учителя, объясняющего троечнику решение
задачи. — Ведь ты не актриса…
— Зато ты — отличный актер! — бросила Катя,
отстраняясь. — Тебе дали бы «Оскара» за лучшую муж—скую роль… второго
плана!
С этими словами она швырнула изумрудную брошь на пол,
наступила на нее и бросилась к открытой двери.
— Ну что ты, Котенок! — крикнул вслед ей
старик. — Не надо так со мной! Если бы ты знала, как мы связаны, ты бы так
не говорила!
— Я знаю! — крикнула Катя, прежде чем выскочить в
коридор.
Лицо старика исказила короткая судорога. Он выдохнул воздух
сквозь сжатые зубы, издав змеиное шипение, и вскинул пистолет.
Сначала он навел его на Павла, но взял себя в руки, перевел
ствол на разбитый аквариум и выстрелил в осьминога.
Огромный моллюск дернулся и застыл. Его щупальца какое-то
время судорожно извивались, но вскоре замерли, неподвижно вытянувшись по дну
опустевшего аквариума.
Катя, глотая слезы, бежала по коридору.
Все ближе и ближе раздавались звуки бессонного человеческого
прибоя, звуки ночного клуба. Коридор то и дело поворачивал, как лисья нора.
Катя очередной раз повернула, и перед ней оказалась закрытая дверь. Она дернула
за дверную ручку — и на нее разом обрушился гул сотен голосов, грохот музыки.
Катя вышла из служебного помещения и оказалась в самом
клубе. Об этом говорила кричащая, ядовито-кислотная отделка стен и
ослепительная подсветка.
Прямо возле нее оказалась дверь женского туалета.
Катя вошла туда, чтобы привести себя в порядок.
Перед зеркалом стояла рыжая девица в коротком золотистом
платье и босоножках на немыслимой платформе. Девица занималась делом: она
рассыпала на стеклянной подзеркальной полочке дорожку белого порошка и свернула
в трубочку пятисотрублевую купюру.
Увидев входящую Катю, она недовольно поморщилась и
проговорила:
— Ну нигде покоя нет! Слушай, подруга, не мешай мне, а?
— Никто тебе и не мешает, — огрызнулась Катя. Она
подошла к зеркалу и оглядела себя.
Дорожки слез на щеках, растрепанные волосы, измятая одежда…
Рыжая девица тоже разглядела ее и присвистнула:
— Ну, подруга, у тебя и видок! Ты откуда такая — из
колхоза «Заветы Ильича»? Как тебя фейс-контроль пропустил?
— Слушай, подруга, не мешай мне, а? — вернула Катя
рыжей ее собственные слова.
— Да мне-то что… — Рыжая шумно втянула порошок, и
по ее лицу разлилось райское блаженство. — Конец света! Ладно, подруга, не
обижайся, я ничего не имею против работников сельского хозяйства…
Она тщательно собрала последние крошки белого порошка,
окинула себя в зеркале удовлетворенным взглядом и удалилась, привычно покачивая
бедрами.
Катя кое-как привела себя в порядок, пригладила волосы,
поправила одежду. Все равно ее внешний вид оставлял желать лучшего, в ночном
клубе она выглядела бы настоящей белой вороной.
Впрочем, она и не собиралась задерживаться в клубе, хотела
только пройти через него на улицу.
Последний раз оглядев свое отражение, Катя вдруг заметила
выглядывающую из-за дверцы кабинки туфельку.
«Это меня совершенно не касается, — подумала
она. — Ну, отрубилась какая-то шлюшка с передоза, а я-то при чем?
Отлежится и придет в себя. У меня хватает собственных проблем!»
Однако против собственного желания она подошла к кабинке и
потянула дверцу на себя.
В кабинке лежала мертвая женщина.
Типичная тусовщица, одна из постоянных посетительниц
светских раутов, вечеринок и клубных проектов, одна из тех ухоженных созданий,
одетых в баснословно дорогую униформу от Prada или Versace, одна из тех женщин,
которые проводят гораздо больше времени под искусственным светом клубных
прожекторов, чем под светом солнца, но выглядят свежими и загорелыми благодаря
солярию и тональному крему.
Проблема была в том, что Катя знала эту женщину.
Прекрасно знала.
Еще не прошло суток с тех пор, когда они разговаривали по
телефону.
Это была Лида Дроздова.
Та самая Лида Дроздова, которая позвонила Кате прошлым утром
и попросила встретиться, потому что хотела обсудить какие-то свои проблемы.
Теперь у нее больше не было проблем.
Лида лежала на кафельном полу, свернувшись калачиком, как
ребенок, который устал резвиться на новогоднем празднике и задремал в углу, на
груде шуб и пальто. Только лицо у нее выглядело ужасно — распухшее, посиневшее
лицо, какое бывает у задушенного человека.
Катю заколотило.
Все ее тело сотрясалось от мучительных, выворачивающих
внутренности конвульсий. Она едва успела наклониться, как ее вырвало чем-то
едким и желтым, после чего тошнота не прошла, зато в голове немного
прояснилось, ушла противная дрожь.
Да что же это такое?
Что происходит вокруг нее?
Кажется, весь мир на нее ополчился, и каждый, кто имеет к
ней хоть какое-то отношение, рано или поздно погибает, погибает страшной смертью…
Вот и Лида — глупая, поверхностная, недалекая, но такая
безобидная… кому она могла помешать?
