― Я люблю тебя.
Она ничего не ответила. Только мелкая дрожь пробегала волнами у нее по телу. Я еще сильнее сжал ее в объятиях, но дрожь этим не унял. Тогда, решившись наконец отпустить ее, я первым шагнул внутрь.
Здание было устроено довольно странно. Сначала показалось, что весь первый этаж представляет собой один огромный зал: свет здесь почти не горел, только несколько дежурных светильников по дальним стенам. Но пройдя вперед почти на ощупь, я понял, что это не совсем так. Посреди зала зияла огромная, уходящая вниз ниша, окруженная металлическими перилами, возле которых мы с Люсик остановились, пытаясь разглядеть что-нибудь под нашими ногами. Света там оказалось больше, но рассеянного, будто там, внизу, царили постоянные сумерки. В них угадывались очертания неких совершенно разнородных, никак не сочетающихся между собой элементов: ведущая в никуда балюстрада, кусок рощи с похожими на настоящие деревьями, обстановка целой квартиры и даже искусственное озерцо с причаленной к берегу лодкой. Декорации, догадался я. Психо-драмо-терапия, или как там у них. Электрический свет зажегся в самом дальнем углу, и сразу же оттуда послышались громкие голоса, даже крики, грохнуло подряд три выстрела. Мы с Люсик сорвались с места и побежали вдоль перил в поисках лестницы, которая обнаружилась буквально в десяти шагах от нас. Скатились кубарем вниз и мимо балюстрад, рощ и озер устремились на источник яркого света, вокруг которого кричали и стреляли.
Все происходило в декорациях бани или сауны. Дверь в парилку, лавки с шайками, деревянный пол из длинных серых досок. На этом полу, залитом кровью, навзничь лежал поверженный динозавр ― пензенский негоциант Петр Борисович Панич. С первого взгляда было ясно, что он мертв: огромная резаная рана рассекала ему грудь в области сердца. Рядом с ним со своим травматическим пистолетом в руках и перекошенным от ненависти лицом стоял Малой-Малай. А в паре метров перед ним, опершись головой на одну из лавок, полулежал Зина в белой куртке с красным подбоем, в съехавшем набок светлом парике. Вид его был ужасен: одна резиновая пуля попала ему в левый глаз, на месте которого вздулся чудовищный бело-розовый пузырь. Вторая угодила в шею, не иначе как перебив сонную артерию: кровь хлестала из раны, которую он безуспешно пытался зажать одной рукой. В другой Зина все еще держал огромный зазубренный тесак в крови по самую рукоять.
Люсик с каким-то горловым рыком бросилась к брату, упала рядом с ним на колени, выхватила из кармана платок и попыталась помочь ему пережать артерию. Одновременно она успела кинуть мне полный отчаяния умоляющий взгляд ― призыв о помощи. Подойдя, я первым делом ногой выбил из ослабевшей руки Зины тесак, задвинув его подальше под другую лавку. Потом неохотно опустился рядом с Люсик. Неохотно, потому что хорошо понимал: помочь ему практически невозможно.
Я слышал всякие байки про то, как удавалось в подобных случаях прижать сонную к позвоночнику и даже засунуть в нее палец, чтобы остановить кровь. Но тогда велика вероятность гибели одного, а то и обоих полушарий мозга. И все же Люсик смотрела на меня с такой надеждой, что я присел рядом с Зиной на корточки, быстро свернул из платка нечто вроде тампона, который попытался воткнуть туда, откуда мощными толчками выплескивалась кровь.
Но тут неожиданно сопротивление оказал сам Зина. Закрутил головой, не давая мне хоть что-то для него сделать.
― Уйди, гад! ― закричал он странным булькающим голосом. ― Н-ненавижу!
― Меня-то почему? ― Говоря, я пытался удержать его шею в неподвижности ― но тщетно.
― Ты… ты… втянул ее в это! Нельзя… было!
― Зина, Зина, ― запричитала Люсик сквозь слезы. ― Ты прекрасно знаешь, что я сама… Мне нужно было знать, кто убил отца!
― Тебе… знать?.. ― то ли мне показалось, то ли булькающие звуки слегка напоминали смех.
Мне было ясно, что жить ему остается минут пять-семь, не больше. К этому времени из него просто вытечет большая часть крови. Но я оглянулся на Малая, который столбом застыл над телом своего хозяина, и прикрикнул:
― Чего стоишь? Вызывай «скорую» и полицию!
Он судорожно выхватил мобильник, начал набирать номер. А я снова повернулся к Зине. Наверное, Люсик не простит мне такое никогда. Но я тоже должен был знать.
Все еще пытаясь заткнуть артерию платком, я спросил:
― Зачем тебе все это? Белая Дама, собачья удавка…
Он мог бы не отвечать, силы оставляли его с каждым сокращением сердечной мышцы. Но я подозревал, что мы сейчас с ним заодно: я хотел знать, а он — чтобы наконец узнали все.
― Погань… гнусные твари… ― через силу произнес он, ― хотели девочек… не просто… Папаша, дрянь… целочек им… За большие деньги…
― Прекрати, Зина, прекрати! ― взмолилась, склонившись над ним Люсик, ― ты не должен этого говорить! Даже сейчас!
― Ы-ы-ы, ― длинно и свистяще протянул он. — А то ты… не знала… сестричка…
Зина снова забулькал странным, похожим на смех образом, и у краев его рта выступила розовая пена. Только тут я заметил, что третья резиновая пуля попала ему в грудь, оставив глубокую вмятину: если она сломала одно или два ребра, те могли проткнуть легкое. Сунув жгут Люсик в руки, я ухватил его под мышки и слегка подтянул вверх, уперев в лавку спиной. Принципиального эффекта это не дало, кровь вырывалась наружу с той же ритмичностью. Но мне показалось, что дышать ему стало легче.
― А доктора за что? ― спросил я.
― Чем… отличается? ― Он даже сделал попытку приподнять руку. Как я догадался, желая показать на окружающие нас декорации. ― Папаша… Нинель… те же девочки… В актрисы хотели!
― Значит, тогда, в первый раз, ты за ним следил? Я попался случайно?
― Жаль, ― прохрипел он, и струйки крови потекли у него по подбородку. ― Жаль… Все время… мешал, гад!
Мне не совсем было понятно, чего ему «жаль»: что в тот день не прикончил доктора или что не добил меня. Скорее всего, того и другого.
Я повернулся к Люсик, чтобы снова перехватить у нее томпон, и обнаружил, что она стоит на коленях с окровавленным платком в руках, даже не пытаясь помочь брату.
― Зина, это ты… дядю Вику? ― спросила она тихо и совершенно спокойно.
― Я, я! ― подтвердил он. ― Раньше надо… было!
И Люсик произнесла все так же тихо, но что-то неразличимо страшное, как завывание ветра на чердаке пустого дома, было в ее голосе:
― Что же ты наделал, Зина! Ты убил своего отца!
Наступила тишина, которая прерывалась только
предсмертными хрипами Зины.
― Ы-ы-ы, ― протянул он наконец. ― Плевать… Ты тоже… своего… убила.
― Что-о?! ― сказали мы с Люсик одновременно.
