Другой бы на моем месте наверняка испугался. Но в данном случае на моем месте был я сам, а мне-то хорошо известно, что пистолет ТТ начинает стрелять только после того, как курок предварительно переведен в переднее положение ― чего Мерин на нервной почве сделать забыл. Поэтому, вместо того чтобы покорно подчиниться приказу, я смело схватил с подоконника тяжелое глиняное кашпо, широко замахнулся им, но на самом деле врезал противнику ногой в пах.
Если ребят и учили тем же приемам, что меня, то этот был из отстающих. Блок, который он попытался поставить свободной рукой, ослабил удар лишь частично: Мерин согнулся в поясе не пополам, а так примерно градусов на сорок пять ― но мне и этого оказалось достаточно. Я со всего маху обрушил кактус ему на макушку, и он рухнул на пол, весь в компосте, глиняных черепках и иголках. Ежик в тумане.
Так что все было бы отлично ― но в следующую секунду реанимировался Бульбочка, который продемонстрировал, что на практических занятиях успевал лучше своего товарища. Из положения «лежа» он сумел своей стопой захватить мою голень, попытавшись с другой стороны заехать по ней каблуком. И наверняка, подлец, сломал бы мне к чертовой матери ногу, если б я в последнее мгновение не отбил этот коварный удар пяткой. В отместку я кинул ему в рожу второе кашпо с кактусом, но остановить самого неприятного не сумел: он выдернул из подмышки очередной ТТ, но на сей раз сдвинул, как положено, курок и уставил пистолет мне в грудь.
Сразу перестав делать резкие движения, я медленно поднял руки и сцепил их на затылке, всем видом демонстрируя миролюбивость и покорность обстоятельствам. Бульбочка поднялся на ноги, тяжко кряхтя и постанывая от боли: исправив ошибку природы, кашпо здорово расплющило ему нос. Но никакой за это благодарности на его лице не читалось: одна лишь злоба и плохо скрываемое желание немедленно меня прикончить. А учитывая, что где-то за спиной уже грузно возился на полу приходящий в себя Мерин, у которого тоже были ко мне кое-какие счеты, мои шансы на выживание можно было считать практически нулевыми. Оставалась последняя надежда, что пленных не убивают, по крайней мере сразу.
Но тут свобода все-таки пришла ― не то чтобы нагая, а скорее так, полуодетая.
Для стороннего наблюдателя это выглядело бы очень эротично: бешеная фурия в короткой кружевной рубашке на голое тело и чулках с соблазнительными подвязками яростно спикировала с балконных поручней прямо в комнату и на полном ходу вонзила не готовому к подвоху противнику белую лодочку в зад.
Но лично я к сторонним наблюдателям не относился ― я был в самой гуще. И поэтому, когда внимание подпрыгнувшего от неожиданности Бульбочки раздвоилось, немедленно этим воспользовался: схватил запястье его руки с пистолетом, резко вывернул и ударил об свое колено. В результате уже через полминуты он лежал на полу рядышком с также обезоруженным Мерином, а Нинель, ни мало не смущаясь своего бордельного вида, деловито вязала им руки извлеченным из хозяйственного шкафчика скотчем.
Когда все немного отдышались, я вытер салфеткой кровь с лица Бульбочки, перетащил пленников на диван и усадил в разных концах.
Теперь можно было и поговорить.
Пододвинув кресло поближе, я уселся напротив, выложив на журнальный столик свои трофеи: два ТТ, удостоверения, а также пару наручников, набор профессиональных, явно изготовленных в заводских условиях отмычек, переносную рацию и шприц, наполненный мутной жидкостью. Короче, весь шпионский джентльменский набор, необходимый для насильственного захвата и удержания жертвы, действительно говоривший о принадлежности незваных гостей к спецслужбам. Но я все-таки решил уточнить:
― Значит, ФСБ, говорите?
В ответ Бульбочка только злобно хлюпнул носом, похожим теперь уже не на картофелину, а на лопнувший перезрелый помидор. Мерин же пробормотал с непонятно к чему относящимся сожалением:
― Дурак ты, парень. Здоровый, но дурак…
― Так из ФСБ или нет? ― терпеливо повторил я вопрос, не обращая никакого внимания на грубость. — Или не хотите говорить?
― Там же написано! ― просвистел стиснутым от ненависти голосом Бульбочка. Разбитый нос добавил теперь к его сипатости очаровательную гнусавость.
― Написано! ― неожиданно вмешалась базарным тоном осмелевшая Нинель. ― На сарае вон тоже «хуй» написано, а там дрова!
Ее они реакцией не удостоили, а я попросил:
― Помолчи, Нинель, сейчас не тебя спрашивают. — Но раздумчиво добавил: ― Хотя в принципе ты права. Вот, например, вопрос: почему у комитетских товарищей пистолеты не табельные?
Теперь и я не получил на свою реплику ответа, если не считать того, что Мерин полуобморочно закатил глаза, а Бульбочка совсем уж яростно захлюпал носом.
― Хорошо, ― согласился я. ― Оставим эту скользкую тему. Тогда хоть расскажите, зачем пришли? И куда собирались нас умыкнуть?
― Дурак, совсем дурак, ― печально вздохнул Мерин.
А у Бульбочки от переизбытка эмоций снова потекла кровь из носа.
Вопросы мои носили риторический характер, потому что ни на какие ответы я не рассчитывал: ясно, что передо мной были профессионалы. И по этой же причине надо было как можно скорее отсюда сматываться, пока к ним не присоединились озабоченные их задержкой коллеги.
― Ладно, ребята, вижу, устали вы, да и нанервничались, надо отдохнуть, ― сказал я, уверенно беря со столика шприц и поднимаясь на ноги. ― Извините, условия полевые, антисанитарные, так что если у кого СПИД или там гепатит, говорите сразу, поставлю в очередь последним.
Я мог только предполагать, что в шприце сильное успокаивающее. Но надеялся уточнить по реакции пациентов: будь там яд, уж этого они бы от меня не скрыли. Но оба только злобно глядели на меня, пока я прямо через брюки вкалывал им в мышцу ровно по половине содержимого. Средство оказалось качественным: сморило их быстро, минуты за полторы. Но я на всякий случай перед уходом оттянул им веки, проверил реакцию. Тем временем Нинель успела переодеться в джинсы с ковбойкой и схватить в охапку свою сумочку, я рассовал по карманам пистолеты, удостоверения и прочий добытый в сражении инвентарь. После чего мы без сожаления покинули это сонное царство.
Но нервотрепка на этом не кончилась.
Как я и ожидал, буквально в пяти метрах от парадного стоял с погашенными огнями микроавтобус, за рулем которого темнела фигура водителя. Поэтому, выйдя на улицу, я подхватил Нинель за талию и быстрым шагом ринулся в сторону, прямо противоположную моему дому.
Нам пришлось дать хорошего крюка, прежде чем, изрядно поплутав дворами и задворками, я вышел наконец к своему подъезду. Но и тут сперва оставил девушку на улице и зашел первым. Только убедившись, что там нас никто не поджидает, пригласил ее внутрь.
Всю дорогу Нинель молчала, как воды в рот набрала. О состоянии свидетельницы можно было судить разве что по тому, как сотрясалась ее крепко вцепившаяся в мою куртку рука. В лифте мне удалось наконец рассмотреть ее лицо: круглые глаза, серые щеки, трясущиеся губы. А едва мы переступили порог моей квартиры, девчушку оставили последние силы и Нинель буквально зашлась в рыданиях.
