― Пы-пы, ― сказал я вслух. И повторил: ― Пы-пы.
Прокопчик с Малым-Малаем, окажись они поблизости, окончательно утвердились бы в мысли, что надо меня вязать. Но слава богу, эти два гуманиста остались далеко внизу, что предоставляло мне определенную свободу. Оставалось выбрать наиболее перспективное направление. Я выбрал ― горним полетом фантазии советского архитектора совмещенный санитарный узел. Иначе говоря ― сортир, в реальности и впрямь совмещающий целый ряд жизненно важных функций. Нашарил на стене выключатель, зажег свет и шагнул за порог, оглядываясь по сторонам, словно попал сюда впервые.
Смотреть было особо не на что. Стены и пол, покрытые шершавой керамической плиткой. Крашенный масляной краской, местами уже облупившийся потолок. Раковина-«тюльпан» с треснувшей ногой, упомянутый уже «компакт» чешского производства и тесная, как поставленный на попа гроб, пластиковая душевая кабина. Где здесь можно что-нибудь спрятать?
А в том, что Нинель что-то спрятала в моей квартире, я почти не сомневался. Нечто очень важное — как для самой Нинель, так и еще для кое-кого.
В этом меня, пусть и косвенно, убеждали два обстоятельства.
Первое ― это то, что те самые «кое-кто» (а теперь мне было известно, что они представляли собой две разные, даже конкурирующие команды) с таким тщанием обыскали оба наших жилища. Обыскали ― но хоть работали профессионалы, ни хрена не нашли.
А второе ― это «пы-пы». То есть не пы-пы, а пи-пи. Пришедшее ко мне во сне, как периодическая система ― Менделееву. И уж если быть до конца точным, не то пи-пи, что требовалось в моем недавнем сновидении бывшей жене Татке, а то, благодаря которому после бурной во всех отношениях ночи разбудила меня Нинель.
Я проснулся тогда от грохота где-то в области сортира, и нырнувшая обратно под одеяло Нинель объяснила, что навернулась, возвращаясь после очередного «пи-пи». Но ведь за окнами (и в квартире) было к тому моменту уже совсем светло. А у самой Нинель, по моим воспоминаниям, кайф почти выветрился. И свалиться она должна была буквально на ровном месте. Или на неровном.
Итак, откуда же она тут сверзилась?
Подняв предварительно хрупкий пластмассовый стульчак, я осторожно, чтобы, не дай бог, не повторить ее подвигов, взгромоздился на унитаз. Он зашатался подо мной, как гнилой зуб, что еще больше укрепило мои подозрения. Подобная эквилибристика (учитывая мои теперешние вестибулярные кондиции и тогдашние ― Нинель) вполне могла закончиться не самым удачным приземлением. Обретши, наконец, шаткое равновесие, я оглядел окрестности с новой высоты. Можно сказать, только что взятой.
Справа от меня ― хозяйственный шкафчик. Не доверяя глазам, я на всякий случай провел по его верхней панели ладонью. Результат? Как пелось у Киплинга в военной песне: только пыль, пыль, пыль…
Слева от меня ― зеркало, четырьмя шурупами накрепко привинченное к стене. По его верхнему ребру достаточно было провести одним пальцем: пыль, пыль, пыль…
Давненько я не делал генеральной уборки!
А тут еще перед моим лицом оказалась вентиляционная решетка ― не просто грязная, а прямо-таки замшелая, поросшая чем-то липким и мохнатым. Сколько же лет оседали на ней унесенные ветром и застрявшие по дороге клочья пыли, тополиного пуха, обрывки волос и даже ниток? Я представил себе, как, разделавшись наконец с текучкой, со зверским наслаждением буду чистить и драить здесь все вокруг, сдирая налипшую грязь, выдергивая застрявшие в вентиляции волоски и нитки…
Стоп! Нитки-то здесь откуда? В чем-чем, а в увлечении рукоделием меня не уличишь. Приглядевшись внимательней, я обнаружил не просто торчащий кончик нитки. Я увидел, что она образует узелок.
Кто-то привязал нитку к нижнему краю решетки, и другой ее конец уходил в вентиляционную трубу.
Я попытался просунуть палец внутрь решетки — не тут-то было: палец не пролезал.
Я попытался поддеть сам узелок ― и скоро понял, что развязать его мне не под силу. Нитка слишком тонкая. Не с моими тупыми ногтями браться за такую работу.
Окинув ищущим взглядом окрестности, я остановил его на маникюрных ножницах, лежащих на подзеркальной полочке. Вот это пойдет. Все еще нетвердо балансируя на унитазе (тоже мне, девочка на шаре, подумалось вчуже), я исхитрился дотянуться до них. И снова, уже вооруженный, подступился к таинственному узелку. Соединив лезвия ножниц, просунул их изогнутый клюв сквозь решетку, поддел нитку, и сердце мое забилось так, словно Мерин по ошибке вкатил мне слишком много амфетамина: на конце ее покачивалось нечто увесистое.
Я замер. Оставалось выудить мою добычу наверх, но я застыл в нерешительности. Что-то мешало, почти физически препятствовало сделать последнее движение.
Вот сейчас я вытащу э т о. То самое, что спрятала Нинель. Из-за чего ее, почти наверняка, искали. Из-за чего и убили. И на кой, спрашивается, хрен о н о мне нужно?
Сказывалось избыточное умственное напряжение, которому я столь неосмотрительно подверг свой еще не окрепший, трясущийся, как непохмеленный алкашок, разум. Опять закружилось в голове, поплыло перед глазами. Снова накатил давешний памрок с трепещущей в заскорузлых дедовых пальцах уклейкой. В это мгновение я и вспомнил, как это называется.
На живца.
А живец ― это я и есть. Это меня сперва легко подсекли сачком, вытащили, осмотрели, признали годным. Потом вроде бы отпустили, но предварительно посадили на невидимый крючок. И теперь желают посмотреть, не клюнет ли на меня дурака что-нибудь стоящее. Ведь уж кем-кем, а мной запросто можно пожертвовать. Во всяком случае, меня абсолютно никому не жалко. Даже мне самому. Чего мне себя жалеть, если я такой идиот, что ввязался во все эти глупости?
И тут, словно организм возмутился дурацким рассуждениям больной головы, во мне стала подниматься и нарастать мощная приливная волна жалости к себе. Я прямо физически ощущал, как прет она мощным адреналиновым фонтаном из каких-то древних генетических глубин. Из тех, поди, где лежат под спудом самые наши что ни на есть основные инстинкты. А ну-ка, покажи, на что ты способен ради утоления голода? А ради самки? А ради спасения собственной шкуры, наконец? Ы-ы-ы, захотелось мне заорать во весь голос, потрясая в воздухе маникюрными ножницами, как доисторической дубинкой! Врешь, не возьмешь! Сейчас, сейчас я раз в жизни проявлю характер, плюну на все и дам деру. А чтоб неповадно было передумать, всего-то и надо ― чирикнуть ножничками по тоненькой ниточке. Р-р-раз ― и готово! И так ловко припрятанный покойницей Нинель неведомый предмет, влекомый силой земного тяготения, унесется по вентиляционной трубе в небытие. Нет предмета ― нет проблемы.
С чувством здорового облегчения от найденного решения и даже с некоторым злорадством я почти зримо увидел, как он, этот предмет, долетев до самого низа, врезается в многолетние наслоения пыли, мусора и прочих отходов человеческой жизнедеятельности. Встала перед глазами картинка из научнопопулярного фильма: оставив по себе лишь легкое облачко оседающей пыли, уходит в лунные недра очередной межзвездный скиталец-метеорит…
