― Откуда ты знаешь? ― удивился я.
И Цыпка охотно объяснила:
― У них по понедельникам с восьми до десяти мужской стриптиз, вход только для баб. Потом уже пускают всех подряд, но я бы тебе туда сегодня соваться не советовала.
― Почему?
Соня окинула меня оценивающим взглядом и процедила с усмешкой:
― Дамочки туда ходят такие… специфические. А уж когда разойдутся… Могут и оторвать чего-нибудь ненароком. От чуйств…
Но я все-таки решил рискнуть.
Квартира моя расположена недалеко ― в том же подъезде, где офис. Поднявшись к себе, я быстренько принял душ, побрился, поразмышлял перед распахнутым платяным шкафом, критически разглядывая имеющуюся у меня амуницию. Остановился на светлых полотняных брюках и тонком льняном пиджаке в серо-белую клетку.
Но когда я спустился к нам в контору, чтобы вкратце ввести Прокопчика в курс дела, этот подлец подпортил-таки мне настроение:
― З-знаю я это з-заведение. Л-легковато оделся, — с сомнением пожевав губами, прокомментировал он.
― И ты туда же! Может, мне бронежилет напялить? ― поинтересовался я, начиная злиться.
― Х-хорошая мысль, ― согласился Прокопчик без тени юмора на постной физиономии. ― Т-только не на грудь, а п-пониже. Как п-пояс в-верности.
Следуя описаниям Цыпки, в начале одиннадцатого я припарковал свой «гольф» на Бульварном кольце и дальше двинулся дворами. Здесь, в самом центре города, жилых домов почти не осталось, и между темными в это время громадами офисных зданий я пробирался как по дну дикого ущелья.
Тем большим оказался контраст, когда, миновав длинную гулкую трубу проходного двора, я оказался на маленькой площадке, полной света и звуков. Свет несли разноцветные вывески нескольких лавочек, в широком ассортименте предлагающих товары народно-интимного потребления, а также пип-шоу с заманчивыми названиями типа: «Все позиции камасутра — с вечера и до утра».
Едва я вышел из подворотни, меня попытался схватить за рукав какой-то вертлявый тип, шепелявя в самое ухо: «Только у нас… Лучшие эротические программы мира… Кабинки отдельные, есть возможность расслабиться…» Но я решительно отодвинул его плечом и направился в сторону источника звуков. Тяжелые, как фугасы, удары басов вырывались из распахнутой настежь двери, над которой в переплетении моргающих неоновых трубок я с некоторым усилием угадал стилизованное изображение некого изможденного на вид водоплавающего и понял, что мне туда.
В грязном плохо освещенном вестибюльчике уже грохотало, как вблизи ревущего мартена. Но здесь разговоры и не предполагались: перед ведущей наверх лестницей сидел за конторкой с кассовым аппаратом сумрачный бритоголовый охранник в камуфляжной форме с резиновой дубинкой на коленях. При виде меня страж привычным жестом ткнул концом своего орудия производства в висящее у него за спиной лаконичное объявление: «Вход ― 200 р.». Нечувствительно приняв у меня купюры, чек он пробить забыл, все той же универсального назначения дубинкой показав, что можно проходить. Я поднялся по двум крутым маршам стертых заплеванных ступеней и в первое мгновение слегка оторопел: представить, что из бурлящего здесь людского варева можно кого-то выловить, казалось абсолютно невозможным.
В полутьме, как слипшиеся макароны, вибрировали потные полуголые тела. В дряблом рассеянном свете притушенных ламп на поверхности мелькали то распаренные свекольные лица, то морковные плечи и спины. Пахла вся эта стряпня смесью дешевого портвейна, травки и косметики «унисекс». Танцевали все. Даже те, кто, не обращая внимания на окружающих, тискали друг друга за редкими, примостившимися по краям зала столиками. Они тоже умудрялись одновременно дергаться в такт оглушительной музыке, низвергающейся из черных провалов динамиков, словно воды Всемирного потопа.
Привстав на цыпочки, я безнадежно окинул взглядом зал и неожиданно уткнулся глазами в единственную неподвижную фигуру. Это был бармен, который сидел у противоположной стены, отгородившись от бушующей стихии высоким деревянным прилавком. К нему я и устремился, работая локтями, плечами, бедрами и голеностопными суставами, как пловец, посреди штормящего моря увидевший заветную пристань.
Вблизи это ощущение усилилось. Крепкий, маленький и абсолютно лысый дядька, оседлав высокий табурет, возвышался над человеческой пеной, как чугунный швартовочный кнехт на краю причала. С ходу определив, что передо мной представитель старой, дореформенной еще гвардии халдеев, я не стал изображать из себя жуирующего любителя клубнички. Наоборот, перегнувшись к нему за прилавок, сделал протокольное лицо и проорал в самое ухо:
― Нинель сегодня здесь?
Окинув меня острым и цепким взглядом, чугунный тоже опознал во мне представителя той профессии, к которой я, в сущности, продолжал относиться.
Понимающе скривив губы, он дал понять, что воспринимает мой вопрос должным образом ― как обращение официального лица к официальному лицу. Не поворачивая не только головы, но даже зрачков, процедил мне в подставленное ухо:
― В левом углу, за колоннами. ― Помедлил, словно в раздумье, и добавил, легкой усмешечкой намекая, что это уже не для протокола, а так, допустимая между равными вольность: ― Чтой-то ее сегодня многие спрашивают. Никак именины у ней…
Я снова нырнул в водоворот, начав пробиваться в указанном направлении, но был неожиданно задержан. Людской волной ко мне вплотную прибило пышущее жаром мягкое, как подушка, существо. Мне мгновенно и очень ловко вытащили из брюк рубашку, ищущие ладони заскользили по моему животу, а перемазанные помадой губы игриво прошептали прямо в ухо:
― Предложите мне интим…
― Выбыл по возрасту, ― любезно сообщил я, выдираясь из удушливых объятий, словно из репейника. И услышал вслед презрительный вопль:
― Так чего сюда приперся, коз-зел?! Импотент поганый!
Но мне было не до перебранок. Впереди по курсу замаячило лицо, запомнившееся по фотографиям в семейном альбоме Шаховых. Круглое и гладкое, как пасхальное яичко, с нанесенными на него тонкой кистью слегка гипертрофированными чертами ― огромные глаза, губки сердечком и кукольные ямочки на круглых щечках. Правда, сейчас его перекривили страх и злоба. И вообще, по всему было ясно, что вокруг девчушки зреет большой скандал.
Нинель в коротеньком полупрозрачном платье сидела на стуле у стены, вжавшись в нее спиной, оскалившись и выставив перед собой правую руку со скрюченными пальцами с острыми коготками, словно загнанная в угол кошка. В левой руке у нее была небольшая кожаная сумочка, вся в металлических пряжках и нашлепках, которой она защищалась, как щитом, одновременно безуспешно пытаясь наносить ею ответные удары.
Но силы были неравны: над ней нависали два грозных, хотя по внешним признакам совершенно не характерных для здешней публики противника. Слева наваливался на столик огромным животом взмокший, как после трудного забега, и даже, кажется, весь в мыле необъятных размеров пожилой бегемот. Пиджак дорогого и абсолютно неуместного в подобном заведении черного кашемирового костюма от Хьюго Босса задрался у него на обширной заднице, белая рубашка вспенилась из-под ремня. Но все это его не беспокоило: главной целью было дотянуться до изо всех сил отбивающейся девушки. С противоположной стороны к ней подбирался тип помоложе и значительно более спортивного телосложения, тоже костюмированный, но попроще.
