С этими словами он снова поднес фужер ко рту, быстро-быстро повел над ним жалом-носом и длинно высосал свою порцию, смачно чмокнув губами напоследок. Должно быть, моя воля была все еще изрядно придавлена давешними производимыми над моим организмом бесчеловечными медицинскими опытами. Ничем иным не могу объяснить почти сомнамбулического автоматизма, с которым я последовал его примеру. Жидкость оказалась не такой уж неприятной на вкус, терпкой и здорово крепкой. У меня перехватило дыхание, а Валька уже снова тянул руку к бутылке.
― Еще?
На моих глазах выступили слезы, в пищеводе разгоралась маленькая домна. Я только смог отрицательно помотать головой, жестами показывая, что надо бы погодить.
― Тогда перекурим пока? ― готовно согласился Понос, вытаскивая из-под своего необъятного, как у заправского фокусника, покрывала небольшой кальян. ― Можешь считать, трубка мира! Не возражаешь?
Я еще и сообразить не успел, возражаю ― не возражаю, а гость мой деловито мастырил у себя на коленях курительные принадлежности: соединял шланги, прилаживал к ним элегантный костяной мундштук, откуда-то прямо из рукава сыпал в чашку уголек. Уже не интересуясь больше моим на сей счет мнением, в стеклянную колбу вместо воды он вылил оставшийся абсент. А из другого рукава таким же чудесным образом явился на свет маленький замшевый кисет.
― Тут у меня такой табачок, ― бормотал себе под нос Валька, щедро насыпая в положенное место подозрительную на вид смесь. ― И травка, и соломка, и грибочки! Закачаешься!
То ли не до конца выветрившиеся барбитураты покойного товарища подполковника действующего резерва радостно приняли нового собрата в свои объятия, то ли абсент самостоятельно начинал свое сакральное воздействие на мой ослабленный разум.
Но я как завороженный следил за Валькиными руками, лишь слегка удивляясь собственной необычной покладистости, не сказать ― беспечности. И даже наоборот, испытывая приятное предвкушение: а чего, собственно, не закачаться? После всех-то выпавших за последние деньки на мою долю мытарств ― грех ли, Господи, чуток расслабиться?
А Понос уверенными движениями заканчивал приготавливать кальян: чиркнула и жирно зашипела спичка, дружно и радостно занялись уголья. Смешно надувая и втягивая щеки, Валька поддал им жару, абсент в колбе довольно закурлыкал, пропуская через себя дым. Понос несколько раз глубоко затянулся и передал мундштук в мои нетерпеливые ладони. В голове с каждым вдохом яснело, на душе становилось тепло и спокойно. Булькал уютно кальян, стелился по комнате дым, и рассказ моего нового-старого друга так же неспешно рокотал у меня в ушах, изящными слоями, как дым, укладывался в моей готовой все вместить голове.
Сейчас не поручусь, что слои эти, когда наутро мне понадобилось их оттуда извлечь, сохранили первоначальные очертания. Да и то сказать, повечеряли мы с наперсником моей юности так, что многое из случившегося к утру я припоминал с большими сомнениями: было оно на самом деле или привиделось под влиянием полынных и еще неизвестно каких намешанных в Валькином табачке ингредиентов.
Перескажу, что помню. Вернее, как я это восстановил на более или менее свежую голову, когда вернулась, говоря языком психиатров, фаза критики. Если опустить всякие ненужные отступления, мой новый клиент в свой срок, как и положено нуворишу, задумался, куда девать лишние денежки. Одни покупают яхты и подводные лодки, другие футбольные клубы, самые рефлексирующие кидаются в благотворительность. А наш основал лечебницу. Да-да, именно так он и выразился, пояснив специально для меня, дурака: двигала им в тот момент непреодолимая потребность помогать всем страждущим.
Впрочем, из дальнейших комментариев стало понятно, что созданное новоявленным доктором Гаазом медучреждение ориентировано было на помощь не всем страдальцам вообще. А лишь тем конкретным, кто терзался болезнями, составляющими предмет изучения науки под названием сексопатология.
В этом месте, услышав знакомое слово, я, насколько позволяли абсент с табачком, оживился и небрежно уточнил: дескать, как же, парафилии, знаем. Тут Воробьев-Гааз глянул на меня не только с удивлением, но и некоторым даже уважением, чем вызвал дополнительный прилив моей любви к нему, а к себе — понятной гордости. Он уточнил: парафилия это от греческого «пара», означающего «рядом», и «фи-лия» ― «любовь», «предпочтение», словом, другая любовь. Еще, пояснил Валька, иногда употребляют мудреное выражение «сексуальные девиации» — отклонения. Но чего уж там, русский язык богат, позволяет называть вещи своими именами: половые извращения ― тут тебе сразу и диагноз, и приговор!
Ну да, согласился я, со всякими чикатилами по-другому нельзя. Но мой свежей выпечки работодатель почему-то тона не поддержал. Наоборот, нахмурился, попросил словами просто так не бросаться, и фамилиями тоже. Чикатило, говорит, действительно очень яркий пример и наша неутихающая боль. Был он тяжело больной человек, которому просто никто вовремя не помог, в результате и сам погиб, и сколько людей загубил… А сегодня Андрей Романович как раз был бы пациентом для Валькиной клиники, и его бы там вылечили. Обычно-то как? Таких больных или расстреливали, или в психушках закалывали. Да и сейчас закалывают… А мы вот лечим ― и успешно, гордо заявил Понос.
Кто это «мы»? ― заинтересовался я. Что-то не помнилось, чтобы «Фарус» еще и медициной занимался. Но Воробьев-Приветов объяснил: «мы» ― это, например, лично он в качестве главного спонсора. А лечат, само собой, врачи. Выдающиеся, между прочим, специалисты, можно даже сказать ― крупные ученые. Разработали совершенно оригинальную, не имеющую аналогов нигде в мире методику… И лицо у Панасюка, когда он все это произносил, было торжественно-умильное, как у родителя, хвастающегося успехами позднего дитяти.
Не имеющие аналогов методики обычно вызывают у меня здоровые сомнения, а уж способные излечивать маньяков типа Чикатило ― тем более. Но понятно было даже под парами абсента, что места для иронии, даже намека на нее, здесь не предусмотрено.
А Понос, входя в просветительский раж, с жаром описывал достоинства нового метода. Сам по себе способ оказался специалистам давно известный, называется в разных источниках по-разному: игротерапия, театротерапия, даже драмотерапия, да дело не в названии! А в том, как его, Поноса, врачи этот старый подход применили конкретно к пациентам, страдающим различными острыми формами парафилии. «Лечебный театр» (это выражение проскользнуло пару раз у Вальки) был основан на индивидуально для каждого пациента разыгрываемом представлении. Режиссером и автором пьесы является обычно лечащий врач, но нередко при участии самого больного.
Роли предопределены: пациент, страдающий извращенным влечением, играет самого себя, а «специально обученный персонал» (именно так выразился Воробьев-Понос) выполняет роль жертвы. Больной не думает о последствиях, не терзается опасением быть пойманным на месте преступления, страхом наказания, наконец. Он сосредоточен на себе, на своих эмоциях и желаниях, на процессе их реализации. Он вроде как поддается болезни, но… одновременно контролирует себя и ситуацию, потому что рядом врачи и наготове лекарства. Представление (Валька это слово повторял каждый раз с особым нажимом) обязательно фиксируется на пленку, чтобы его потом можно было разобрать, проанализировать вместе с пациентом и псхоаналитиком.
