Вот тут, наконец, рассказ добрался и до Нинель — она, оказывается, занималась в лечебнице кастингом. Подбором того самого «обученного персонала». Проще говоря, актерами и актрисами, готовыми за приличное вознаграждение воплотить любые сокровенные фантазии пациентов клиники. А в один прекрасный день, вернее ночь, пользуясь своим положением доверенного сотрудника, проникла в служебные помещения больницы и еще одного больничного филиала, где вывинтила из основных серверов жесткие диски со всей информацией ― историями болезни и видеозаписями.
― Но зачем? ― удивился я.
― Спроси ее, ― уныло пожал плечами Валька Понос. ― Теперь-то чего гадать… Среди пациентов есть личности ого-го какие известные, даже знаменитые, и точно все не нищие: лечение-то платное. Тебе надо объяснять, сколько такая информация стоит? О моральном ущербе не говорю. Попадет в дрянные руки ― много хороших людей пострадает. Я уж молчу, какое дело загубим…
Табак прогорел. Рачительный Воробьев-Приветов аккуратно перелил из колбы пропахший теперь новыми дымными ароматами абсент в стаканы. Выпили молча: обсуждать было нечего, все ясно. Я принят на работу, мне дано задание. Завтра же приступаю.
Рука об руку мы покинули мой офис. Запутались было ногами, пропуская один другого вперед. Чуть не повалились на лестнице, но удержались, слава богу, друг за друга. Вот так и будем теперь: держаться друг друга. Всегда вместе.
Ночь встретила наши разгоряченные лица прохладой. У подъезда мы без слов крепко обнялись на прощание, и я спросил, прямо глядя в его открытое честное лицо:
― Валька, ты ведь там тоже есть, на дисках, да?
― От тебя, Стасик, у меня теперь секретов нет, — печально, но с достоинством произнес он. ― Угадал, есть я там. Такая вот беда у меня. Болезнь, она, знаешь, не выбирает. Потому и клинику основал, что знаю, как тяжело с этим жить.
Больше ничего не говоря, мы снова обнялись еще крепче прежнего, и Валька Воробьев-Приветов, пусть и кренясь слегка на левый борт, но зато твердым чеканным шагом направился через двор к своей цековской башне. Я таращился во тьму за исчезающим силуэтом, пока на глаза не навернулись слезы. Хороший парень. И дело делает хорошее. Надо помочь.
Я машинально ощупал нагрудный карман рубашки, на месте ли ключик Нинель. На месте. Бог даст, поможем тебе, Валька! Завтра же!
А почему завтра? Полынь горела во мне, как неугасимая лампада. Как маленький ядерный реактор. Что сделаю я для людей, сильнее грома крикнул Данко. Прямо сегодня! Чтобы уже завтра с утра обрадовать заказчика трудовыми успехами!
Я быстрыми шагами направился обратно в контору. Должно быть, чересчур быстрыми, потому что дважды чуть не расшиб себе лоб: один раз зацепился плечом за косяк подъездной двери, другой раз споткнулся о порог. Спокойно, сказал я себе. Спокойно. Не надо никуда торопиться. Вся ночь впереди.
Набор отмычек и тонкие резиновые хирургические перчатки всегда лежат у меня в рабочем столе, за неприметной фальшь-стенкой нижнего ящика. Пришлось, правда, слегка повозиться с тайничком: обычно легко отодвигаемую фанерку почему-то перекосило. Но прищемив палец, я в конце концов отодрал ее с корнем. Пришлось также помучиться с перчатками ― к моему недоумению, сначала одна оказалась не на ту руку, а вслед за ней и другая. Прошло некоторое время, прежде чем я сообразил, что надо просто поменять их местами. Это здорово меня насмешило. Я долго не мог успокоиться, хихикал над самим собой, пока не началась икота. Так, икая и хихикая, я вышел на дело.
Идти надо было недалеко, всего-то до Стеклянного дома. До пятого подъезда, в котором компактно разместились апартаменты семейки Шаховых-Навруцких. На этот раз меня интересовала только одна конкретная квартира ― покойницы Нинель. Консьержка спала ― да и что еще делать нормальным людям, когда светящиеся часы на моей руке показывали четверть четвертого утра. Но на всякий случай я не стал вызывать лифт, а поднялся на четвертый этаж пешком.
Вот и нужная дверь. Наблюдательность бывшего опера не подвела. В прошлый раз я был очень увлечен поддержанием хозяйки в относительно вертикальном положении. Но на автомате отметил, что замок всего один ― примитивный английский, да и держится на соплях. Главная проблема ― попасть отмычкой в ускользающую, как намыленная, скважину. А там уж я быстро справился, с удовлетворением отметив, что мастерство не только не пропьешь, но и не прокуришь. Оказавшись за порогом, я включил прихваченный фонарик и не мешкая направился прямо к намеченной цели ― серванту. Протянул руку к центральному ящику, но тут же отдернул ее как ошпаренный. Потому что ящик был слегка выдвинут вперед.
Или, наоборот, недозадвинут, суть не в этом. Суть в том, что я твердо был уверен: позавчера, лениво осматриваясь на местности, покуда поддатая Нинель делала свое сакраментальное «пи-пи», я этот ящик выдвинул, порылся в нем, ничего интересного не обнаружил, после чего задвинул обратно. До конца. Я твердо был в этом уверен не потому, что помнил, вовсе нет. А потому, что просто не мог сделать иначе. Потому что Северина можно выгнать из ментовки. Но выгнать ментовку из Северина невозможно. Я всегда, осматриваясь в незнакомом месте, кладу взятые предметы ровно на то же место. Прикрываю открытые двери и дверцы. И задвигаю выдвинутые ящики. Поэтому не вызывало сомнений, что на протяжении последних двух суток еще кто-то, кроме меня, интересовался содержимым серванта.
Ну и кто же? Воины-освободители, вернее, эвакуаторы Бульбочки и Мерина, царствие ему небесное? Но те, наоборот, прибирались после учиненного нами в квартире мамаева побоища. Мнишин с Хариным, мимоходом заглянувшие сюда после прыжка Нинель с балкона перед тем, как устроить засаду на меня в моей же квартире? Ну, эти двое как-никак представители власти, им-то чего церемониться! Уж если б решили провести здесь обыск или хотя бы осмотр, так ни одного предмета на своем месте точно не лежало бы. Значит, кто-то еще?
Так, дайте подумать, кто. Будем рассуждать логически. Сейчас сообразим. Сейчас.
Но думалось почему-то не очень. В смысле, думать-то думалось. Даже, по внешним признакам, соображалось. Прикидывалось одно к другому и обратно. Но как-то странно. С одной стороны, голова у меня была ясна, как никогда. Все вокруг виделось четко и контрастно, будто сквозь свежевымытое стекло. И соображения тоже были четкими и ясными, словно смотришь на окрестности с высокого пригорка в погожий день. А пейзаж не складывался. Я провел несколько томительных минут над полуоткрытым сервантом, изо всех сил работая мозгами, как веслами против течения. Пока до меня не дошло: местность перед моим внутренним взором пуста и безжизненна. Мыслительный процесс идет, но не приводит к результатам. Процесс есть, мыслей нет. Стою на одном месте, мозги молотят лопастями вхолостую.
Самое поразительное, что меня это совершенно не удивило. Я принял это совершенно спокойно, как должное. Ну нет и нет. Додумаем в другой раз. После абсента. Пока же следовало доделать дело, за которым я сюда явился. Задуманное, слава богу, еще вчера. До абсента.
