— Скорей берите карандаш, мы начинаем вечер наш... — пропел себе под нос Прокопчик и был абсолютно прав: без подробного записывания и даже рисования схем обойтись не удалось. Тут же ему как бы к месту загорелось поведать нам об очередном эпизоде своей многотрудной жизни, подтверждающем его эксклюзивное право «опытного архивного работника» проводить генеалогические исследования: в свое время он служил сторожем на Троекуровском кладбище. Рассказ был мною решительно купирован, тем более что самого Тиминого стремления поработать карандашом никто не ограничивал.
Двое самых старших братьев Саввичей умерли бездетными довольно много лет назад. После одного из них, правда, осталась вдова, почти девяностолетняя старушка, которую Тима немедленно отправил на выселки, поместив кружок с ее именем куда-то у самого края листа. «Д-дорогу молодым!» — провозгласил он при этом.
Четыре народившиеся вслед за братьями у многодетного Саввы дочери к настоящему моменту тоже перешли в лучший мир, успев, однако, дать потомство.
Первая их них вышла замуж за инженера-строителя Буренина, от какового брака родились дочери Наталья и Настасья. Вторая дважды сочеталась законным браком и дважды разводилась, причем все это в доисторический, то бишь в докооперативный период, поэтому к новоселью подошла, имея свою добрачную фамилию Арефьева и с двумя детками, один мужеска, другой женска пола, соответственно каждый с фамилией своего папаши. (Тут впервые я с некоторым облегчением обнаружил хоть кого-то из упомянутых Котиком: сынка звали Наум Яковлевич Малей.)
Третья дщерь, в замужестве Дадашева, произвела на свет девочку Веронику и мальчика Николая. (В этом месте у меня екнуло сердце: уж не Верка ли Дадашева имеется в виду? Как, бишь, звали ее брата? Не помню.)
Наконец четвертая и последняя из купеческих дочек в счастливом супружестве с кандидатом технических наук Рачуком родила ребенка, которого нарекли Евгенией.
Следовало отметить, что, к нашей радости, Саввовы потомки не унаследовали от своего батюшки его чадолюбия и завидной плодовитости. После того, как Прокопчик с подобающим моменту постным выражением со слов Гарахова пометил черными крестиками всех почивших в бозе старших Арефьевых, в нижней части древа остался в центре сам Глеб Саввич, а вокруг него племянники и племянницы:
1. Наталья Дмитриевна Буренина
2. Ее сестра Настасья Дмитриевна Буренина
3. Наум Яковлевич Малей
4. Его сестра по матери Маргарита Робертовна Габуния
5. Вероника Ивановна Дадашева
6. Ее брат Николай Иванович Дадашев
7. Евгения Семеновна Рачук
Я уж было обрадовался, что на этом можно подвести черту, но Гарахов слегка меня охладил, пояснив: коли речь о завещании, то нет прямых оснований считать заведомо включенными в него поголовно всех племянников и племянниц, зато туда могут попасть совсем иные люди. После чего явно вошедший во вкус Прокопчик нарисовал еще две веточки, каллиграфически выведя в кружочках:
8. Пасынок Арефьева Павел Сергеевич Сюняев, сын его второй, ныне покойной супруги Инны Васильевны Сюняевой от первого брака
9. Последняя (неформальная) жена Глеба Саввича Людмила Семеновна Деева
Пятнадцать человек на сундук мертвеца. У меня немного зарябило в глазах, но Тима Прокопчик философически утешил меня:
— А что ты хотел за т-тридцать миллионов б-баксов?
По поводу двух новоявленных фигурантов дед Гарахов дал нам кое-какие дополнительные пояснения. Про пасынка сообщил, что отчим никогда его не любил, но в память о покойной супруге кое-чем помогал ему вплоть до последнего времени. Несколько подробнее он остановился на личности мадам Деевой — последней пассии умирающего миллионера по прозвищу Люся-Катафалк. Такую характеристику Людмила Семеновна получила от сограждан благодаря тому, что на протяжении минувших двадцати лет методично похоронила пятерых мужей и, вполне вероятно, вскорости похоронила бы шестого, но, по слухам, в последние перед болезнью Глеба Саввича месяцы что-то промеж них не заладилось.
Когда комментарии исчерпались, мы все трое молча уставились на разрисованный лист. Прокопчик восторженным взглядом художника, оценивающего свое творение. Гарахов затуманенным воспоминаниями взором. Я весьма и весьма скептически.
Хуже всего было то, что гараховский список совпадал с шурпинским всего на одну фамилию: Малей. Правда, с большой долей вероятности можно было предположить, что Саввовы внучки повыходили замуж и сменили фамилии. Например, хоть я и не помнил Женькину девичью фамилию, скорей всего она и была Ненилиной дочерью Евгенией Рачук. Но странность состояла в другом: среди названных Котиком в основном преобладали мужчины: Забусов, Блумов, Эльпин, Пирумов... Женщина имелась лишь одна — Макарова.
Есть от чего приуныть.
Единственное, что оставляло надежду, были принесенные Гараховым архивные листки с номерами квартир. С их помощью можно было попытаться по домовой книге кооператива «Луч» проследить за дальнейшей судьбой Саввова семени.
Когда я собрался запирать контору, на дворе стемнело, шел уже одиннадцатый час. Последнее, что еще можно было успеть предпринять, не дожидаясь завтра, это позвонить по телефону, указанному напротив фамилии Дадашевых. Чем черт не шутит — ведь и в моей, вернее, дедовской квартире номер не менялся последние сорок лет.
Позвонить-то я позвонил, но, видать, такова была моя сегодняшняя планида: ответом была очередная неопределенность. Буквально на втором гудке в трубке щелкнуло, включился автоответчик, и бравурно-приподнятое женское контральто торжественно сообщило: «Вы поступили а-абсолютно верно, набрав этот номер! Мы поможем не только вашему здоровью, но и вашему кошельку!» А после короткой, шелестящей атмосферными разрядами паузы, добавило на два тона ниже: «Оставьте, пожалуйста, свое имя и номер телефона, мы вам обязательно перезвоним».
Веркин это голос или чей-то еще, мне спустя два десятка лет судить было затруднительно. Но после короткого колебания я на всякий случай все-таки назвал свое имя и продиктовал телефоны — служебный и домашний.
Позади был трудный, наполненный трагическими событиями, похмельным синдромом, мелкой суетой и к тому же в целом довольно малопродуктивный день. Я брел домой, с трудом переставляя ноги, как тяжелый водолаз перед погружением: казалось, что все во мне налито свинцом. Но едва вошел в квартиру, как раздался телефонный звонок. Доковыляв до кресла, я упал в него и с досадой уставился на аппарат: брать трубку или не брать? Неужели у кого-то еще остались ко мне дела, которые не могут подождать до утра? Все равно я сейчас уже не в состоянии проявить какую-либо активность — меня вряд ли хватит даже на простой разговор.
Но телефон упорствовал, звонил и звонил на одной занудной ноте. И я, чертыхнувшись, снял трубку.
— Стас? — голос был робкий и неуверенный, совсем не похожий на вздернутое контральто автоответчика, поэтому я в первый момент совершенно не связал одно с другим. — Это правда ты?
