— Проходи. Надо же, ты почти не изменился!
Впрочем, уже в освещенной прихожей обнаружилось, что моя давняя коханочка встречает меня в каком-то бесформенном, огромном не по росту мужском грубо вязаном свитере и потрепанных тренировочных штанах с пузырями на коленях. Поймав мой взгляд, она, правда, едва заметно усмехнулась и пробормотала:
— Извини, я тут по дому... Плиту мыла. Хочешь чаю или кофе?
— Чаю, — сказал я, оглядываясь по сторонам. — Чаю покрепче я бы не отказался.
Квартира, заставленная громоздкими, давно вышедшими из моды ореховыми шкафами под красное дерево и зеркальными сервантами, показалась мне тесной. В одной из распахнутых комнат штабелями до потолка стояли какие-то оклеенные ярким глянцем коробки, пол устилали клочья оберточной бумаги, обрывки веревок. Кухонный стол, за который меня усадила хозяйка, покрывала похожая на старинную штурманскую карту клеенка, вся в пятнах и разводах, изрезанная, исколотая, облупившаяся на сгибах. Верка поставила передо мной чашку на треснутом блюдце, залила кипяток в заварочный чайник с отбитой ручкой и накрыла его ватной бабой, обожженной со всех сторон, как старый танкист. Чтобы не показывать, какое впечатление все это на меня производит, я стал непринужденно вертеть головой по сторонам и тут же уперся взглядом в потолок, краска на котором свисала вниз болезненными серыми струпьями.
— Ты глаза-то не отводи, — снова легонько усмехнувшись, Верка уселась напротив меня и подперла щеку кулаком. — Чего уж там, говори, как есть: узнать хоть можно?
Я честно всмотрелся.
Про фигуру, конечно, сказать что-либо было затруднительно, а фарфоровое личико не избежало влияния времени. Нет той белизны, того румянца, а если присмотреться, то станут заметны кракелюры, пустившие свои паутинки над веками и в уголках рта, но в целом... В целом это была та же Верка Дадашева, только глаза изменились по-настоящему: больше не искрились, глядели твердо и устало. Я сообщил ей об этом, и она в ответ длинно вздохнула:
— Устанешь... За столько лет...
Мы оба замолчали. Разговор не клеился, я сидел, придумывая, с чего начать, и тут Верка посмотрела мне прямо в лицо и решительно сказала:
— Чтоб тебе не задавать наводящих вопросов. Отец умер давно, мать в прошлом году. Я здесь живу всего месяц, после того, как с мужем разошлась. — Помедлила слегка и добавила, криво усмехнувшись: — С четвертым, если тебе это интересно. Сейчас торгую швейцарскими кастрюлями — изготовлены из особых сплавов, не пригорают, можно готовить без масла и жира, сберегут вам здоровье и деньги. Может, хочешь купить?
Последние слова она произнесла привычной рекламной скороговоркой, в которой мне послышался прежний звонкий голос, требующий отдать нуждающимся лишний билетик. Я сказал ей об этом, и мы оба расхохотались.
— И как идет торговля? — поинтересовался я.
— Плохо, — весело ответила она. — Не приучен наш народ беречь ни здоровье, ни деньги.
С билетиков мои ассоциации естественным образом соскользнули на следующую ступеньку, и я, решив, что пора переходить к делу, то бишь к возможным арефьевским наследникам, поинтересовался, как поживает брат Николай, а Верка почему-то подавилась смешком и уставилась на меня чужим взглядом.
— Ты и этого не знаешь, — протянула она, опуская глаза, и пробормотала непонятно: — Скелет в шкафу. Все равно никуда не денешься...
Коля, Коля, Николаша оказался плохим мальчиком. Строгие Веркины родители не доглядели за сыночком, и он убил отца. А, в конечном счете, и мать. Не прямо, конечно. С несколькими приятелями он оказался замешан в ограблении квартир, однажды его схватили прямо на месте преступления, потом были суд и тюрьма. Когда это случилось, Дадашева-старшего немедленно отозвали из заграницы, он приехал в Москву уже с инфарктом, на инвалидность. А через полгода второй инфаркт добил его окончательно.
Мать на этом деле слегка тронулась умом, перестала интересоваться чем-либо вокруг, опустилась, по многу месяцев проводила в психбольнице и в конце концов там же угасла. Рассказывая все это, Верка смотрела в стенку за моей спиной, но мне казалось, что она не видит и ее. Выговорившись, вдруг словно вынырнула из-под тяжелой холодной волны, потрясла головой и жалко улыбнулась:
— Хороша семеечка, да? А я ведь, между прочим, театральный все-таки кончила, правда, заочно. Теперь вот по кастрюлям... — Но тут же сама себя резко оборвала, словно крюком подцепила и вздернула, заговорила ровно и по-деловому: — Ну, ничего. Я, как раньше говорили, эмансипэ, давно уж привыкла рассчитывать только на себя. Железная женщина, гвозди можно делать. Давай теперь ты. Рассказывай про Женьку.
Я, как мог, изложил. Про то, что узнал от Котика. Про свою версию его смерти. Про арефьевскую кому. Верка все это выслушала до конца, ни разу не перебив, не задав ни одного вопроса. Я думал — из вежливости. Оказалось — потому что с самого начала не поверила ни во что. О дяде Глебе ей, конечно, известно, часто навещала его в больнице, последний раз приехала как раз в тот день, когда старика увезли в реанимацию. А про Женьку в милиции сказали, что маньяк или просто хулиган. Про Костю — самоубийство.
— Ты же по телефону сказал, что знаешь точно, кто ее убил? — она теперь смотрела на меня холодными прищуренными глазами.
— Я сказал не так, — мне очень не хотелось оправдываться, залезать в словесные дебри, и это раздражало, но другого выхода не виделось. — Я сказал, что знаю кое-что о ее смерти и о том, кто это мог сделать. А главное, зачем. Котик считал, что в этом могли быть заинтересованы другие наследники...
— Другие — в том числе я? — ее лицо побелело и застыло, как припорошенная снегом льдина.
— Теоретически — да, но... — я развел руками, с отчаянием понимая, что сейчас она просто укажет мне на дверь, и этим все кончится. — Мне кажется, тебя он не считал способной...
Если она воспримет это как комплимент, то еще ничего. А если обидится? «Дура», запятая, «временами». Но Верка, оказывается, думала совсем о другом.
— А Костя не объяснил тебе заодно, откуда он знал, кому полагается наследство, а кому нет? — вкрадчиво осведомилась она.
— Не объяснил, — вынужден был признать я. — Но он предполагал, что...
Выражение Веркиного лица практически не оставляло мне шансов на продолжение разговора. И я понял, что настало время для последнего из припасенных аргументов. Если и он окажется холостым выстрелом, придется сдаться. Но шарахнуло так, что я и предположить не мог.
— Ты знаешь, что это такое? — спросил я, извлекая из кармана маленький металлический цилиндрик с насечками и дыркой.
Если бы на моей ладони вместо кусочка мертвого железа оказалась живая сколопендра, это не произвело бы большего эффекта.
— Откуда это у тебя? — помертвевшими губами спросила Верка. Я явственно увидел, что под толстым мужским свитером «железную женщину» бьет натуральный колотун. Обхватив себя руками за плечи, тщетно стараясь унять непроизвольно возникшую дрожь, она еще раз спросила почти шепотом: — Откуда?
