Мок оглядел полицейских за столом. Все как один уткнулись в стаканы с чаем. Что такое субординация, они знали не понаслышке, никогда не возражали начальству, их не мучило чувство вины, в их накрахмаленные воротнички не плакали маленькие дети. «Только не жалей себя, Мок. Ты недостоин даже капельки жалости».
– Мы все знаем, – произнес Мок, не поднимаясь с места, – что убийца начал с преступления напоказ, а потом умертвил еще двоих. Их допрашивал я. Выслушайте меня, господа! Я вот что предлагаю…
– Ваши предложения нас не интересуют, Мок, – прервал его Мюльхаус. – Дайте нам работать. Приказать вас вывести? Назначить дисциплинарное взыскание?
Мок встал и приблизился к Мюльхаусу.
– Лучше подумайте о взыскании вашему секретарю фон Галласену. Он тоже совершил промах, принес два лишних стакана. Ведь вас семеро. Смолора еще нет, меня уже нет. – Подойдя к столу, Мок сбросил два пустых стакана, которые со звоном разбились о каменный пол, поклонился и вышел из кабинета шефа комиссии убийств.
Бреслау, пятница, 5 сентября 1919 года, половина десятого утра
Окна обширного кабинета советника Йозефа Ильсхаймера выходили на Уршулинштрассе, а точнее говоря, на двускатную крышу гостиницы «Штадт Лейпциг». Ильсхаймеру нравилось наблюдать за одним клерком, который развлекался тем, что в одинаковом порядке складывал в ящик цветные карандаши, закрывал глаза, наобум вытаскивал один карандаш и проводил линию на листке бумаги. Надо было угадать цвет.
Вот и сейчас Ильсхаймер подсматривал, как клерк подвергает испытанию свою зрительную память. Однако сегодня это занятие надоело шефу отдела нравов быстрее, чем обычно, и он вспомнил, что перед ним за круглым столом уже несколько минут сидит Эберхард Мок в ожидании указаний и распоряжений.
Ильсхаймер обвел взглядом свой кабинет, до потолка заваленный папками с делами, которые под его руководством вел отдел нравов бреславльского полицайпрезидиума на протяжении двадцати лет. Все содержалось в полнейшем порядке, чем Ильсхаймер очень гордился. Нет, не зря он не позволял – вопреки пожеланиям сменяющих друг друга полицайпрезидентов – перенести материалы в главный архив, расположенный на первом этаже.
– Мне очень неприятно, Мок, – начал Ильсхаймер, – что вы больше не занимаетесь «делом четырех матросов». Думаю, вы также не испытываете радости по этому поводу.
– Благодарю за слова утешения.
– Тем не менее вас не отстраняют от следствия полностью. – Ильсхаймера неприятно поразило, что Мок не употребил слов «герр советник». – Вы должны будете побеседовать с доктором Казничем. Он выудит из вас информацию, которая поможет Мюльхаусу поймать убийцу.
– Я уже прошел один сеанс психоанализа с доктором Казничем, это ничего не дало.
– Наберитесь терпения, Мок.
Ильсхаймер наклонился к собеседнику поближе, но его ждало разочарование. Запаха перегара не чувствовалось. Заложив руки за спину, Ильсхаймер принялся расхаживать по кабинету.
– А теперь внимательно выслушайте меня. Я даю вам служебное поручение. Завтра вы отправляетесь в Кудова-Бан
[39]
вместе с доктором Казничем. Там вы пробудете сколько будет нужно…
– Я не хочу иметь ничего общего с доктором Казничем. – Мок заранее предчувствовал, что разговор предстоит тяжелый. – Герр советник, ну что из меня может вытянуть человек, которому я не доверяю и который мне не нравится?
– Прекрасно вас понимаю, Мок. – Ильсхаймер даже порозовел, услышав наконец, что к нему обращаются как положено. – Доктор сам знает, что вы к нему не питаете симпатии. Поэтому он решил сменить метод…
– Любопытно, – хмыкнул Мок. – Неужели он не будет меня расспрашивать, как я в детстве воровал с лотков яблоки и что испытывал в возрасте шести лет, когда обливал из сифона прохожих?
– Не будет. – Слова Мока явно позабавили советника. – Доктор Казнич подвергнет вас гипнозу. В этой области он прекрасный специалист.
– Не сомневаюсь. Только пусть он пробует свои методы на ком-нибудь другом. Я – полицейский и хочу вести нормальное расследование. – С каждым словом Мок все более одушевлялся. – Гибнут люди, которых я допрашивал по ходу «дела четырех матросов». Мне нельзя ни с кем разговаривать лично, нельзя никого допрашивать… Хорошо. Этим может заняться кто-то другой. Я же могу вести допрос по телефону… У меня есть прекрасная идея, очень простая…
– Мок, как вы не понимаете, что с вами никто не собирается обсуждать этот вопрос? Повторяю: я дал вам служебное поручение и меня совершенно не интересует, что при виде Казнича вы плачете и топаете ногами со злости.
Наступила пауза. Ильсхаймер глянул в окно на клерка, тренирующего память, и решил дожать подчиненного. Подперев кулаком подбородок, он впился глазами в Мока. Бывало, под взглядом Ильсхаймера трепетали закоренелые преступники.
– Вы очень много пьете. Полицейские нередко злоупотребляют спиртным, а их начальники смотрят на это сквозь пальцы. Но только не я! – гаркнул вдруг Ильсхаймер. – Я не выношу алкоголиков, Мок! Из-за пьянства вы потеряете работу! Понимаете, черти бы вас разодрали?
Черные глаза советника горели дьявольским огнем. Когда-то этот огонь пробуждал страх у отъявленных бандитов. Но ироническое выражение на лице Мока говорило Ильсхаймеру, что эти времена давно миновали.
Мок встал. Его медленно охватывал гнев, и он вовсе не собирался скрывать свои эмоции. Впервые за многие годы он почувствовал свое преимущество перед Ильсхаймером. Ведь достаточно одного его слова – и шеф городской полиции нравов погиб. Мок подошел к окну. «Не выйдет, ничего-то у меня не получится», – как мальчишка повторял он про себя, боясь спугнуть удачу. От окна Мок направился к вешалке, взял в руки котелок шефа. Шляпа была новехонькая, производства фабрики Хитце, о чем информировала ленточка с внутренней стороны.
– Новый котелок купили? – Мок сознательно опустил «герр советник». – А старый где?
– А вам-то что, Мок? С ума сошли? Мы здесь о деле говорим! – Ни один мускул не дрогнул на лице Ильсхаймера.
– Ваша старая шляпа у меня. – Мок торжествовал. – Я обнаружил ее в комнате Августа в гостинице «Южный парк».
– Не понимаю вас. – Глаза Ильсхаймера подернулись дымкой. – Как шеф комиссии нравов я допрашивал Августа Штреля, который занимается проституцией, это правда… Наверное, оставил у него свой котелок…
– Не только котелок. Вы, герр советник, оставили неизгладимые воспоминания в его сердце. До того неизгладимые, – блефовал Мок, повторяя про себя «не получится, не получится», – что Август их записал. Любопытные, доложу я вам, мемуары. – Мок оперся руками о письменный стол Ильсхаймера и задумчиво произнес: – Не кажется ли вам, герр советник, что у доктора Казнича и без меня забот хватает? К тому же известно ли вам, что я не слишком податлив на гипноз?
Ильсхаймер смотрел в окно на клерка. На этот раз болван вытащил не тот карандаш и со злости швырнул скоросшивателем в стену.
