– В общем, решения здесь принимает герр Питтлик. – Элерс не обратил на слова чиновника ни малейшего внимания. – Таков приказ комиссара полиции Мюльхауса.
– Где сам Мюльхаус?
– Вам-то что, Мок? – процедил Питтлик. – Отправляйтесь на отдых. Грибы, рыбалка…
– Где Мюльхаус? – Мок взглянул в глаза Райнерту.
– Ведет переговоры, – пробурчал Райнерт. – Испрашивает у бургомистра санкцию на арест и допрос доктора Хорста Росдейчера.
– Вот прямо сейчас, ночью, и договаривается? – На этот раз Мок глядел на Питтлика.
– Нет, конечно, – просопел полномочный представитель. – К сожалению. В данный момент герр бургомистр на каком-то приеме, а с комиссаром Мюльхаусом встретится завтра. Мы же должны сидеть здесь и ждать утра, когда господин бургомистр примет решение. Мы не вправе даже отойти от этого дома… – Он с сожалением взглянул на расположенную неподалеку харчевню.
Мок выбрался из машины, захлопнул дверцу, постоял на тротуаре, всматриваясь в окна виллы. Из дома долетали звуки какого-то песнопения. Неожиданно женский голос перекрыл весь прочий шум. Высокие ноты докатились до ушей полицейских. «Пение сирен», – подумал Мок, и это его почему-то успокоило. Вместо физиономии Питтлика перед глазами возник гимназический кабинет классических языков. Кругом карты Италии и Эллады, гипсовые бюсты с надписями, которыми нерадивые ученики увековечили свои огорчения, греческие и латинские таблицы спряжений. Юный Эберхард Мок декламирует у доски фрагмент «Одиссеи». Из звучных гекзаметров встает образ привязанного к мачте Одиссея, которого искусительницы-сирены соблазняют пением… На темной Корзоаллее неожиданно зазвучали строфы Гомера.
– У них там весело. Все поют и поют, – завистливо произнес Питтлик, кивая на освещенные окна виллы Росдейчера. – А с этим субъектом что такое? – чиновник ткнул пальцем в Мока. – Рехнулся, что ли? Что он несет?
Мок подошел к окну машины, за которым виднелся цилиндр:
– Благодарю за разъяснения, доктор Питтлик. У меня еще один вопрос. Чтобы уж не оставалось сомнений. Может, вы и не знаете… Доктор Росдейчер пользовался услугами четырех убитых проституток мужского пола, и, вероятно, именно он был последним, кто видел их живыми. Его необходимо допросить. Но никто его не допрашивает. Вместо этого бургомистр перекладывает на вас обязанности комиссара Мюльхауса. Самого же комиссара Мюльхауса бургомистр сегодня принять не может в связи с крайней занятостью. Все верно, доктор Питтлик?
– Что вы себе позволяете? – заерзал Питтлик. Автомобиль качнулся на идеально отрегулированных рессорах. – Ваши инсинуации по отношению к господину бургомистру слишком…
Мок трижды свистнул, всей пятерней ухватил Питтлика за полное лицо и с силой толкнул на Элерса. Послышался треск сминаемого цилиндра. Шестеро мужчин появилось на улице со стороны трактира, семеро – со стороны парка. Филеры оставили свои посты под деревьями и, не понимая, что происходит, подошли к «адлеру».
Питтлик в помятом цилиндре попытался выкарабкаться из автомобиля.
– Принимаю командование, – бросил Мок толстяку прямо в разъяренную физиономию и ногой заклинил дверь.
– Это насилие! – заверещал Питтлик. – Нападение на представителя бургомистра! Ты мне за это ответишь, Мок! Твоя песенка спета! Взять его! – приказал он двум филерам, с показным равнодушием наблюдавшим за происходящим. – Арестовать!
– Не двигаться! – крикнул филерам Элерс из окна автомобиля. – Это – нападение, доктор Питтлик. Вы сами так сказали. Нас взяли в заложники.
– Он на меня накинулся! Напал! – визжал Питтлик. Автомобиль закачался снова. – Вы будете моими свидетелями!
– Ты что-нибудь заметил, Кляйнфельд? – сонно поинтересовался Райнерт, невозмутимо наблюдая, как Мок с помощью высоченного детины перелезает через решетку с навершиями.
Люди Мока, без труда одолев ограду, рассредоточились вокруг виллы доктора Росдейчера. Беликан отмычкой (так показалось Райнерту) открыл дверь черного входа. Мок что-то тихо сказал невысокому человеку в цилиндре, тот несколькими движениями ладони передал услышанное геркулесу, и Мок вошел в дом. Его люди прошмыгнули вслед за ним.
– Ты что-нибудь заметил, Кляйнфельд? – повторил свой вопрос Райнерт. – Кто-то на кого-то напал?
– Ничего подобного! – проворчал Кляйнфельд. – Только герру Питтлику что-то не сидится в машине. Вертится и вертится, словно Иона во чреве кита.
27. IX.1919
На вечер намечено собрание, на котором нам надлежит получить одобрение от божеств. Призвание эриний само по себе дело несложное, однако без согласия Высших вся затея обернулась бы ужасным кощунством. Моя задача, как хрониста нашего братства, – подробно описать все сопутствующие обряды.
На собрании присутствовали Мастер и братья Экхард из Праги, Германн из Марбурга и Иоганн из Мюнхена. Явились и все бреславльские братья. После молитвы Natura Magna Mater мы начали обряд посвящения. Гимн Кибеле,
[72]
затем древнеиндийские мантры во славу Гаури
[73]
ввели нашего медиума в транс. Через мгновение божество заговорило ее высоким голосом. Брат Иоганн из Мюнхена переводил, а брат Германн из Марбурга записывал божественное послание. У нашего медиума – огромная сила. Все могущество отца передалось дочери, в этом нет сомнений. Надо только вызволить эту силу. Наша медиум способна освободить все сущности, обращающиеся вокруг нее, выхватить из сверхчувственной действительности могучие пучки духовной энергии. Вокруг дома и в нем самом слышны шепот и голоса [далее неразборчивые каракули].
Бреслау, воскресенье, 28 сентября 1919 года, четверть первого ночи
Мок стоял в дверях большой комнаты и не таясь наблюдал за собравшимися здесь людьми. Его никто не замечал, всеобщее внимание было сосредоточено на сидящей в инвалидной коляске молодой женщине, а точнее, на ее губах. Женщина высоким голосом выкрикивала что-то, и вуаль, облеплявшая ее огромную голову, вздымалась. Волосы у нее на голове были обриты или тщательно прилизаны. Любитель филологии, Мок невольно улавливал в криках калеки шипящие и глухие согласные, усиливающие четкий назойливый ритм.
В помещении со стенами, обшитыми потемневшими от времени панелями, не было ничего, кроме стопок старопечатных книг на столе трехметровой длины. В семи обитых кожей креслах сидели семеро мужчин. Все они были во фраках, под которыми белели безукоризненные рубашки. Старейший из собравшихся переводил экстатические стоны калеки на немецкий, пятидесятилетний бородач, смахивающий на чиновника, записывал перевод, а остальные смотрели в рот калеке-прорицательнице.
