Но перстень помогал, это факт. Полтора года назад, когда решался вопрос о его назначении заместителем начальника ГУГБ
[31]
, перед вызовом на аттестационную комиссию он положил перстень на стол, потушил свет, зажег свечу, стал на колени и обратился к львиной морде со страстной мольбой: «Помоги в утверждении, помоги перейти на другой уровень – на уровень высшего начальства…»
Он понимал, кому он молится, знал, что за это церковь предала бы его анафеме. Но это ему было безразлично.
Он уже столько сделал для разорения церкви, уничтожения священников и разрушения храмов, что давно заслужил анафему. Но он знал и то, что если бы об этом идолопоклонстве проведали его товарищи, то коммунистическая анафема оказалась бы незамедлительной и куда более действенной, чем церковная – в тупичке подвального коридора корпуса «Г».
Аристарх несколько раз повторил свою мольбу, и вдруг в черном камне мелькнула желто-красная искорка, а лев на миг увеличился в размере и улыбнулся. Ему даже почудился отдаленный рык, хотя он понимал, что все это – лишь игра воображения. Но волнение исчезло, зато возникла уверенность, что он обязательно получит то, что хочет.
И вот настал решающий момент. Большая комната, в центре – простой вытянутый стол, покрытый красной плюшевой скатертью, на ней графин с водой, стаканы и несколько папок с личными делами, одна из которых открыта. Пять человек в темно-синей форме нового образца сидели за столом и громко смеялись, очевидно, какой-то шутке. У троих на рукавах и в петлицах было по четыре золотых звезды комиссаров госбезопасности первого и второго ранга, у одного – три золотых звезды комиссара третьего ранга, а у главного, сидящего во главе стола, – одна большая, шитая золотом звезда генерального комиссара ГБ. Это был начальник ГУГБ Генрих Григорьевич Ягода, который и ввел новую форму, а для высших руководителей придумал еще и кортики. Именно он рассматривал личное дело Визжалова и тоже смеялся, причем, скорей всего, своей собственной шутке.
То, что члены комиссии находились в хорошем расположении духа, обрадовало Визжалова, хотя он знал, что это, в общем-то, мало что значит: настроение может измениться в любую секунду. Сделав три шага вперед, он замер по стойке смирно и, стараясь говорить ровным голосом, доложил:
– Товарищ генеральный комиссар госбезопасности, начальник секретно-политического отдела, старший майор государственной безопасности
[32]
Визжалов прибыл для прохождения кадровой комиссии!
Комиссары перестали смеяться и принялись пристально рассматривать кандидата. От жестких пронизывающих взглядов становилось не по себе, но тут же внутренняя уверенность рассеивала неприятное чувство, как будто доспех, отражающий направленные в него стрелы.
Ягода встал, обошел стол и, заложив руки за спину, приблизился к Визжалову вплотную. Тот напрягся. Узкое нервное лицо с плотно сжатыми губами приблизилось к его лицу. Круглые очки увеличивали глаза, Аристарху показалось, что начальник видит его насквозь. Сильно пахло незнакомым одеколоном. Наконец, генеральный комиссар госбезопасности шагнул назад и улыбнулся. Только улыбка эта была нехорошей, недоброй, даже угрожающей.
– Вы посмотрите, товарищи, какой великан, – сказал он, продолжая улыбаться, хотя и не поворачиваясь к остальным. – Он даже выше начальника ГУГБ! Не есть ли это нарушение субординации?
– Так мы можем его укоротить, – послышалась реплика от стола, и опять все четверо захохотали.
– Ну, вы-то меня в Прокруста не превращайте, – серьезно произнес Ягода.
Смех оборвался. Комиссары стали озабоченно перешептываться:
– А кто такой Прокруст?
– Не знаю…
– Наверное, какой-то меньшевик. Или вредитель…
– Да ты что!!
Генеральный комиссар госбезопасности ждал, как ждет учитель, пока успокоится расшалившийся класс.
– Извините, Генрих Григорьевич, неудачная шутка, – покаянно сказал тот, кто сидел справа. – Я не знал этого Прокруста…
Начальник кивнул головой, обошел кандидата, осмотрел со всех сторон и чуть ли не обнюхал. Потом спросил:
– В церковь ходите?
– Никак нет! Я в Бога не верю.
– Я тоже не верю. Но с его представителями иногда встречаюсь. И знаете, что интересно? Когда мы с ними начинаем говорить по-настоящему, вдруг выясняется, что некоторые из них тоже не верят в него. Вам приходилось по-настоящему беседовать с попами?
Визжалов задумался. Что имеет в виду генеральный комиссар? Жесткий допрос священников? Это было. Или расстрел? Тоже было. А может, просто откровенную беседу? Но можно ли допрос назвать беседой?
– Приходилось, товарищ генеральный комиссар госбезопасности!
– Так вот, – продолжил Ягода, – если б вы ходили в церковь…
Он сделал паузу.
– Правда, тогда бы вы здесь не стояли. Или стояли в другом качестве, – начальник повернулся к членам комиссии и улыбнулся, те охотно засмеялись.
– Но допустим, что вы туда ходили. И тогда знали бы об исповеди. Это когда поп с пристрастием допрашивает верующего. А тому врать нельзя, потому что Бог накажет. Знаете об этом?
– Так точно. Знаю.
– Прекрасно. Представьте, что я поп и Бог в одном лице. Стало быть, вы на исповеди, и врать мне нельзя! Отвечайте быстро и честно.
– Жалели тех, кого расстреливали?
Визжалов вспотел, почуяв ловушку. Что можно сказать в такой ситуации? Голова не работала. Но ответ пришел сам собой.
– Слегка. Особенно в первый раз.
Ягода кивнул.
– На коллег доносы писали?
Он еще сильнее покрылся липким потом. Хотелось вытереть лицо платком, но он не смел даже шевельнуться. И снова в голову пришел готовый ответ:
– Приходилось. Из чувства долга…
– Жену били? Оружием пугали? Зло на ней срывали?
Пять пар глаз прожигали старшего майора насквозь.
– Случалось… Редко. И давно.
Ягода снова вплотную подступил к Визжалову, поднял руку, ободряюще положил на плечо и произнес уже другим тоном:
– Не обижайся, старший майор. Если б ты хоть раз сказал «нет», я бы понял, что тебе верить нельзя…
Генрих Григорьевич быстро подошел к столу, заглянул в папку и улыбнулся, на этот раз хорошей улыбкой.
– Аристарх Сидорович, вытрите лицо платком, выпейте стакан воды и успокойтесь. И запомните: передо мной, как перед Богом! Малейшая ложь и… В общем, врать мне нельзя! А назначение вы получите!
