– Что? – вскричал следователь. – Это с какой радости?! Вы, сударь мой, убийца. Да, да, убийца! И чего это я должен вас выгораживать и поддерживать?!
– Но, вы же говорили, что подумаете, как мне помочь…
– Нет, ты посмотри, Георгий, каков мерзавец! Я ему что-то обещал!
Небувайло даже попытался привстать в кресле.
– Его послушать, так я с ним был заодно в убийстве несчастного князя! А знаешь ли ты, мальчишка, что о деле твоем сам Государь император знает и соответствующие распоряжения отдал?! В камеру мерзавца! – рявкнул он вошедшим охранникам.
* * *
В ноябре Павел Львович Бояров, лишенный дворянского звания, так и не вступивший в наследство графа Опалова, с этапом осужденных двигался на Кавказ, где ему предстояла служба простым солдатом. В течение десяти лет. Но, по слухам, уже через три года в одном из сражений его захватили горцы и сожгли заживо.
Часть пятая
Писарь Рутке
Глава 1
Порочные страсти
1840 г. Санкт-Петербург
Георгий Рутке давно и вожделенно ждал этого момента, как влюбленный новобрачный ждет первой брачной ночи. И вот желанный момент приблизился, уже слышен волнующий шелест сбрасываемых молодой супругой одежд… Сегодня он станет обладателем вожделенного магического перстня, на который возлагал большие надежды. Почему он поверил в его чудодейственные свойства? И сам не объяснил бы. Быть может, потому, что на свои возможности никогда не рассчитывал, а в рассказ дурака-Боярова уверовал на первом же допросе. Ведь провинциальный увалень первый раз взялся за пистолет, а тем не менее наповал сразил опытного стрелка!
Когда Небувайло впервые позволил ему взять в руки серебряного льва с черным камнем, Георгий ощутил во всем теле приятную легкость, по членам разлилось приятное тепло, в руках появилось легкое покалывание, мышцы напряглись и увеличились в объеме. Казалось, что лев обладал внутренней живой силой, как настоящий царь зверей, причем охотно передавал эту силу ему! Это был очень значимый знак, ибо сам следователь никаких ощущений при осмотре вещественного доказательства не испытал. Значит, перстень Иуды признал именно Георгия!
Сказать, что писарь разволновался – значит, ничего не сказать. Он возбудился, разнервничался. Причем настолько, что первые минуты допроса перо прыгало в его пальцах, он даже сделал несколько ошибок… Хотелось схватить этот замечательный перстень и броситься с ним куда глаза глядят! Он с трудом подавил этот неразумный порыв.
«Лишь бы государь не потребовал это кольцо себе, лишь бы оно осталось в нашем архиве, – заклинал судьбу Рутке. – А там уж я улучу момент!»
То, что перстень Иуды должен храниться до особого высочайшего распоряжения, он знал от того же Небувайло. Старый лис заметил, какое впечатление произвела на писаря эта вещица, и не преминул поддеть тихоню Рутке:
– Что блестишь глазами, Георгий? Понравился перстень христопродавца?! А Бога не боишься? Ха-ха-ха…
Выкрасть вещественное доказательство при Небувайло было практически невозможно: тот бы сразу заподозрил его и разоблачил в два счета! Пришлось ждать. Год, два, три… Георгий понял, что за державными делами Государь, конечно же, забыл про перстень. А потом вдруг скоропостижно помер Небувайло: как сказал лекарь – от заворота кишок. Теперь оставалось дождаться очередной инвентаризации вещественных доказательств и уж после нее осуществить задуманное. До следующей проверки не один год пройдет, а там ищи ветра в поле: поди, докажи – кто взял, когда, куда дел…
К этому времени молодой Рутке уже достаточно освоился во всех тонкостях своей необременительной службы. И хотя ему так и не удалось сделать карьеру и подняться в ранг следственных чиновников, как писарь он котировался высоко и даже постоянно получал всякие благодарности и денежные поощрения. Место Небувайло занял следователь Окошкин – невысокий крепыш с холодными глазами и грубым командным голосом. Обходительной хитростью своего предшественника он не обладал, психологических ловушек строить не умел и действовал прямолинейно и нахраписто, запугивая подследственных. К писарю новый начальник относился, как к половому в трактире. Продвижения по служебной лестнице он не обещал, так что ждать новых чинов у Рутке больше не было никаких оснований.
А вот в личной жизни Георгия Карловича произошли большие изменения: год назад он женился. И хотя нескладная белобрысая девица, которую он взял, отнюдь не была красавицей, а походкой походила на мужчину, но папаша ее держал небольшой грязный трактирчик и своей дщери кое-какое приданое подготовил. Вот на него-то молодая семья и жила потихоньку, с трудом сводя концы с концами. Радости молодая жена в дом писаря не внесла: молчаливая, она целыми днями тихо копошилась на кухне или занималась другими домашними делами. Георгий ее просто не замечал. И медовый месяц у них не задался: постельные утехи не доставляли удовольствия ни одной из сторон, а у Рутке они еще и плохо получались. Тем не менее, через девять месяцев жена разрешилась от бремени мальчиком. Молодой отец лишь на третий день решил взглянуть на отпрыска, которого супруга и тесть решили назвать Романом. Он посмотрел на барахтающийся в пеленках маленький, сморщенный комочек с белесыми волосенками и молча вышел из комнаты. Жена, привыкшая к равнодушию мужа, была рада и тем, что он ничего обидного не сказал.
Георгий Карлович шел знакомой дорогой на службу, по обыкновению опустив голову и стараясь не смотреть по сторонам. Кто бы мог подумать, глядя на этого тихого, невзрачного мужчину, что в душе его бушуют настоящие бури страстей! Но это были страсти человека весьма порочного, возможно, и больного.
Больше всего Рутке любил вести протокол во время так называемых допросов с пристрастием, которые практиковал его новый следователь. Когда к подозреваемому применялись жесткие методы дознания, писарь испытывал острое сладостное возбуждение. Ах, если б ему доверили ведение этого допроса! Он бы знал, что и как сделать, чтобы причинить подозреваемому наибольшее унижение и страдание. Но, увы, удел писаря – сидеть, взирать и писать. Придя домой, он вновь и вновь перебирал в мыслях подробности некоторых моментов, и это пробуждало в нем страсть куда как большую, чем, скажем, интимная близость с женой.
Особо запомнился допрос молодой мещанки, подозреваемой в убийстве мужа. Та никак не хотела сознаваться, и Окошкин с полицейским урядником вволю «порезвились» над упрямой молодухой. Следователь бил ее по щекам, так что голова раскачивалась из стороны в сторону, как у китайского болванчика, таскал за волосы, выкручивал уши, душил… Потом дознаватели повалили ее ничком на пол и стали хлестать ремнями. Юбка задралась, обнажив голые ноги и ягодицы, на белой коже проступали красные полосы, несчастная рыдала и выла в голос, а потом, не выдержав, стала рассказывать, как именно она расправилась с опостылевшим супругом…
Но ремни продолжали хлестко впиваться в сдобное тело, и признательные показания прерывались визгом, криками боли и всхлипываниями. Георгий практически не мог вести протокол: он вскакивал со стула, подбегал к допрашивающим, чтобы лучше видеть ход дознания, и даже неожиданно для себя потрогал один из набухших кровью рубцов. Как только ладонь коснулась обнаженного женского зада, его пронзила острая волна оргазма, и в штаны выплеснулась тугая струя семени. Клокотавшие эмоции вырвались в гортанном вскрике страстного вожделения. Георгий испуганно огляделся, но раскрасневшиеся следователь и урядник сами находились в состоянии экстаза… В конце концов Окошкин с трудом прекратил допрос, и плачущую, пахнущую потом и страхом женщину увели в камеру, но все трое еще долго не могли успокоиться.
