– А вы-то как думаете? – ответил тот вопросом на вопрос.
– Наверное, хорошо платите.
– Вздор! Плачу я ему не больше, чем все остальные. Он меня просто боится.
– Почему? У него есть на то причины?
– Никаких причин для страха у него нет. А боится он меня потому, что знает: я из контрразведки. Вот и все причины его любви ко мне.
Самохвалов расположился за маленьким столом, достал из кожаного портфеля какие-то бумаги и выдвинул побольше фитиль керосинки:
– Я не помешаю вам? Мне надо еще поработать… А вы спите.
– Конечно, Михаил Семенович. Работайте…
Латышев повернулся к стене и мгновенно забылся глубоким сном.
* * *
Самохвалов разбудил его рано утром. Он был свеж, бодр, выбрит, благоухал одеколоном и напевал сквозь зубы:
– А утром, перед эскадроном,
Я снова буду свеж и прям.
И салютую эспадроном,
Как будто вовсе не был пьян…
– Похоже, что вы не ложились, – сказал Латышев, зевая. – Как поработали вчера?
– Плодотворно. Двоих под расстрел придется, троим – допрос третьей степени…
Латышев хотел спросить, что это за допрос такой, но по выражению лица контрразведчика понял, что третья степень сулит еще больше неприятностей, чем первые две.
– Я еще и с утра работал, – похвастался Михаил Семенович, со значением рассматривая Латышева. – Вестового в штаб послал, чтобы шифротелеграмму отправил… Может, придется еще одного мерзавца расстрелять. А может, он и не мерзавец вовсе, а вполне приличный человек…
Капитан подмигнул.
– У нас ведь так: все на грани. Бывает – или за стол, или в яму! Кстати, пойдемте, откушаем казачьих разносолов. Сегодня у них шанешки со сметаной да свежее заливное из судака!
Самохвалов в радостном предвкушении потер ладони.
Через сорок минут они вышли на стылую, насквозь продуваемую улицу. Но после сытного завтрака мороз уже не казался таким обжигающим. Они шли рядом, и Латышев думал, как тактичнее, чтоб не обидеть капитана, отказаться от его предложения. Все-таки постоянные расстрелы и допросы трех степеней Юрия Митрофановича решительно не привлекали.
«А может, он уже передумал? – с надеждой думал Латышев. – С одной стороны, хорошо, если так, а с другой – особистов действительно все боятся…»
За несколько шагов до штаба Самохвалов резко остановился и решительно спросил:
– Так что, Юрий Митрофанович, вы со мной или?..
– Совершенно неожиданно для себя Латышев ответил прямо противоположное тому, что собирался:
– С вами, Михаил Семенович! Конечно, с вами!
Контрразведчик чему-то усмехнулся, бросил острый взгляд.
– Отлично! Я почему-то так и думал, что вы согласитесь. Тогда пойдемте, надо решить кое-какие формальности.
«Кое-какие формальности» заняли почти весь день. Юрию Митрофановичу пришлось заполнять подробные анкеты, писать и переписывать свою биографию, отвечать на многочисленные вопросы. С ним беседовали человека три-четыре, по часу-полтора. Эти разговоры больше всего раздражали: приходилось отвечать на множество бестактных, бесстыжих и откровенно глупых вопросов: занимались ли вы онанизмом? Снятся ли вам сексуальные акты с животными? Вы получили задание внедриться в контрразведку? Больше любите подглядывать за женщинами в бане или туалете? Как поддерживаете связь с большевиками?
К вечеру он был разбит, раздражен и проклинал себя за то, что согласился сменить пусть тяжелую, но привычную и достойную жизнь офицера-строевика на эту непонятную, изощренную работу с двойным дном. На которую еще и попасть не просто – надо обязательно вымазаться в дерьме с ног до головы!
Совершенно неожиданно в комнату, где Латышев ждал решающего собеседования, осторожно заглянул… Арефьев! Капитан бросился ему навстречу с распростертыми объятиями, но есаул поспешил захлопнуть дверь. А через несколько минут за ним зашел сияющий Самохвалов:
– Ну вот, все и разъяснилось! Никакого третьего расстрела сегодня не будет! Сейчас со спокойной совестью зайдем к начальнику КР, он даст санкцию, и вы – наш!
Они шли по длинным коридорам, и Латышев спросил:
– А есаул Арефьев случайно здесь оказался?
Михаил Семенович весело хохотнул.
– Запомните, случайностей в жизни не бывает, – назидательно сказал он. – Есаул вас опознавал. Удостоверил, так сказать, вашу личность!
Латышев споткнулся.
– Зачем? У меня же документы, рекомендация полковника Безбородько?
– Ерунда! Враг хитер и коварен, не только документы подделают, но и двойника подберут! Я с утреца послал запрос в действующую армию, только Безбородько, как нарочно, убит три дня назад! Совпадение? Но в нашей работе и совпадений не бывает! Вот и вырисовалась картинка: некто представил ничего не значащую рекомендацию и рвется в штат особо секретного органа…
– Да я не рвался…
– Это вам так кажется! А нам ведь сразу все ясно… В таком случае можно сразу расстреливать, ну, в крайнем случае под третью степень направить…
– Почему же не направили? – чужим голосом спросил Латышев.
– Слабину дал! Понравился ты мне, да и Безбородько я уважал… Потому стал дальше копать. Пришлось искать, кто знает настоящего Латышева. Вот и нашли есаула…
– Значит, вы во мне сомневались?
Самохвалов снова хохотнул.
– Запомни, контрразведчик всегда сомневается. Пьянка, брудершафт, разговоры о дружбе – все это игра. Спектакль, который ничего не стоит. Главное – факты. Если бы они не сошлись, я бы тебя сейчас по-дружески шлепнул в нашем подвале.
– За что?!
– За попытку проникновения в КР! Да чего ты куксишься: факты-то сошлись!
– А если бы не отыскали есаула?
– Да что ты, как баба: если бы да кабы, во рту выросли грибы! Все же хорошо кончилось? Видно, взаправду тебе перстень Иуды помогает!
– Что?!
Латышева будто по голове ударили.
– Откуда вы знаете?!
Но они уже входили в высокую, обитую дерматином дверь с табличкой: «Начальник отдела контрразведки».
Следующие десять минут они с Самохваловым стояли навытяжку перед подполковником Брусницовым, и тот, небрежно листая папку, в которой находились данные Латышева, цедил:
– Это хорошо, что все подтвердилось. И что герой – хорошо! И что аэроплан сбил – очень хорошо! Но у нас другая работа, со своей спецификой. Так что, Михаил Семенович, постарайтесь быстрее ввести вашего протеже в курс дел. Ну, и вы-то понимаете, что в случае чего… Короче, вы отвечаете за этого человека.
Начальник КР поднял голову, пронзил Латышева холодным взглядом голубых глаз, спросил:
