– Знаю, – отмахнулся Данил.
– Ты умный… У тебя кто-то в деревне?
– Да. Но ничего он не заметил.
– Он бы не услышал, – сказал Самур, чуть
покачиваясь всем телом. – Ни одного выстрела не было громкого… Налей еще.
Все сказал, можно теперь. Они не власть, Барс, так и скажи Ивану. Скажи, я
ничего не мог сделать, ты бы тоже не сделал ничего.
– В деревне все было спокойно?
– Ни одна собака не брехала, только когда я шел… Они
пришли тайгой, если и была машина, оставили далеко. Барс, запомни, мусульманина
хоронят в тот же день… У вас есть мусульманское кладбище, отвези ночью,
закопай…
– Не дури, – сказал Данил. – Сейчас оформим
все…
– Ты всегда был умный, а теперь глупый. Меня еще утром
убили, я только погодил умирать, пока не доделаю дела, потому что мы –
Шадизаровы… Прадедушка грабил вашу почту… При царе Александре… Почитай потом
Коран, хоть суру… Мусульманину не нужен гроб, заверни в белую материю… И
почитай хоть суру, может, подо мной мост и не рухнет… – Он склонился
вперед, оперся на стол грудью. – Горы, горы, горы… Меня еще утром убили, а
ты не понимаешь… Похорони до полночи, постарайся…
Данил встал, огляделся в поисках телефона. Не было никакого
риска, имелся эскулап и на такой вариант…
За его спиной шумно упало тело, опрокинулся стул, посыпались
патроны со стола, раскатились, стуча.
Самур, откинув левую руку и подобрав под себя правую, лежал
посреди комнаты. Данил перевернул его. Из-под незастегнутой рубашки выпирали
полосы туго намотанной простыни, на боку и на животе слева все еще расплывались
темно-алые пятна. Пульс не прощупывался, как ни старался Данил. На груди,
пониже ключиц, виднелась наколка – какая-то фраза арабской вязью. Приложенное к
губам зеркальце осталось незамутненным – пожалуй, он и в самом деле был убит
там, в тайге, лишь долг и честь – что там под этим ни понимай – гнали его сто
пятьдесят километров. Люди иногда умирают не раньше, чем успеют доделать дело,
какие бы законы ни были писаны природой на сей счет…
Данил налил себе коньяку и медленно выпил. Глядя на
лежащего, в который раз спрашивал себя – должно ведь быть что-то еще? Помимо
денег, которые тебе так и не пригодятся, помимо обязанности складывать
самородок к самородку, помимо необходимости соблюдать правила игры? Должно быть
что-то еще, иначе отчего люди совершают гораздо больше того, что от них требуется,
и не спешат выставлять за это писаный счет?
Он аккуратно стер свои отпечатки со всего, к чему
притрагивался, нашел ключи, осмотрел замок, убедившись, что сможет без проблем
открыть его снаружи, когда понадобится, и вышел к торчавшим на площадке ребятам.
Бросил, ни на кого не глядя:
– Пошли…
– Полчаса назад проперли, – докладывал
«Марал». – Борону отволокли сами, у них там было шестерок до едрени
матери. Значит, так: грузовик с медведем на дверцах, внутренние войска, полный
кузов лысопогонников. Две штатских «Волги», в одной маячила папаха, вторая
сплошь с цивильными. Два «уазика» в ментовской раскраске. Еще грузовик, номер
военный, никаких эмблем. И два УАЗа-фургонетки, новенькие, темно-красные.
Участковый с ними на своем драндулете, суетился, словно шило в жопе. Над тайгой
мотается вертушка. В эфире жуткая суетня, – он явственно хихикнул. –
Деревня на ушах стоит, кто-то даже про летающую тарелку болтает…
– Все?
– Нового ничего пока.
– Отключайся и сиди тихонечко, – сказал
Данил. – В случае чего, ты у нас – радиолюбитель зарегистрированный, на
это и бей. Конец связи.
Еще через полтора часа на основе радиоперехватов и
вспугнутых с гнезда информаторов из соответствующих структур картина
нарисовалась более-менее полная. Почти. Упомянутые структуры получили сведения,
что в тайге, в четырех километрах от деревни Чарушниково, произошла нехилая
перестрелка с широким применением автоматического оружия. Отправленный на
рекогносцировку участковый узрел такое, что орал потом в телефонную трубку,
словно на другую планету пытался докричаться. Два десятка трупов, автоматы с
глушителями, импортные рации дальнего действия, два сожженных ненашенских
джипа, мертвые волкодавы, головешки барака, просыпанные, в спешке, очевидно,
зерна самородной платины, настоящий прииск, обустроенный не хуже, чем это
сделало бы государство с его возможностями… Участковый клянется и божится, что
принимал тамошний табор за мирных геологов. На Бедю выехала
суперпредставительная команда из самых первых лиц, отмеченных лампасами и
погонами без просветов, зато с большенькими звездами. Чуть позже Данилу
сообщили, что по тому же маршруту проследовал вертолет с заместителем
губернатора, а на полосе готовится к взлету еще один, и в него грузятся
военные.
Словом, провал был полный, была «заимка» – и нету.
Каретников исчез где-то в городе, а следом разлетелись и особо доверенные его
штабисты. Кузьмич, как доложили, все еще пребывал в верхах, совместно с прочими
народными избранниками решая в областной Думе чрезвычайно животрепещущий вопрос
о финансировании очередного Всесибирского фестиваля симфонической музыки и
балета.
Еще через час выяснили, что утечка информации пока что
определенно не планируется – пресс-служба УВД пребывает в состоянии покоя,
журналисты погрязли в текущих делах. Намерения властей предержащих еще не
поддавались анализу и толкованию по нехватке информации, однако Данил не
сомневался в одном: неизвестные, напавшие на прииск, ничуть не заботились о
«языке», вовсе даже наоборот. Правда, оптимизма это не прибавляло: на мертвых,
как широко известно, можно валить все, что твоя душенька пожелает,
оправдываться они не в состоянии. Пессимистично глядя на вещи, можно ожидать
чего угодно: от вороха интеркрайтовских бланков, живописно разбросанных на
пожарище, до появления Лжесамура, красочно излагавшего бы по телевидению, как
нехороший человек Лалетин держал его прикованным к тачке и заставлял копать
платину, угрожая зарезать любимого дедушку.
Впрочем, это уже перебор. Как-никак мы в своем поместье, и
не найдут они концов, ручаться можно – но прииск потерян, судьба месячной
добычи подернута туманом…
В восемь вечера Данилу позвонил Кузьмич, велел не дергаться,
прилежно собирать информацию без лишней суеты, а завтра быть в готовности чуть
свет. Голос у него был самый обычный – но что-то чересчур много металла в нем,
совершенно спокойные люди так не держатся…
…Кладбище это, расположенное километрах в десяти от города,
у ведущего на глухие севера Кучумского тракта, в народе исстари именовалось
«татарским». Хоронить здесь перестали еще перед Отечественной. Нынешние
шантарские мусульмане, два года назад отстроившие мечеть, открыли новое, на
западной окраине города. Этого, в общем, тоже не забывали – но большинство
памятников или уже лежали на заросшей высоченным бурьяном земле, или
покосились, готовые рухнуть. Иному несведущему могло показаться, что нога
человека здесь не ступала лет пятьдесят, однако Данил-то знал: по мусульманским
обычаям запрещалось выправлять надгробья, что бы с ними ни происходило потом,
они, раз навсегда поставленные, отныне – в руке Аллаха…
