И все же басня про двух лягушек в горшке со сметаной
придумана умным человеком…
…В приемной господина Филимонова, демократа со стажем и
кандидата наук, заместителя губернатора, начальника департамента по
драгметаллам, было пусто. Данил скромно сидел в уголке, глядя на
красавицу-секретаршу столь восхищенно и невинно, словно это и не она второй год
проходила у него осведомителем под рабочим псевдонимом «Маркиза».
Потом высокая дверь бесшумно распахнулась, и из кабинета
хлынули говорливые, раскованные импортные люди – австрийская делегация, о
которой Данил знал из сводок. Господин Филимонов провожал их, рассыпаясь мелким
бесом и даже пытаясь что-то лопотать на школьном немецком, что австрийцы,
хорошо воспитанные люди, принимали, не моргнув глазом, без малейшего смешка
(австрияки в России бывали не впервые и давно научились относиться к здешним
реалиям философски).
Когда приемная опустела, Филимонов соизволил заметить
Данила:
– Данила Петрович? Какими судьбами?
– Да сущие пустяки, – сказал Данил, демонстрируя
американскую улыбку на сорок зубов. – Подписать бумажку, только и всего. Я
вас не отрываю?
– Помилуйте, уж для вас-то… Прошу!
Секунд через сорок на столе у секретарши пискнул селектор и
послышался быстрый тенорок господина Филимонова (для друзей – Соколика):
– Анжела, я занят, никого! Никого, понимаете?
– Понимаю, – ответила Анжела (понимавшая и в самом
деле гораздо больше, нежели предполагал патрон). – Вас нет…
В кабинете Филимонов отключил селектор, поерзал в кресле –
но глушитель китайского ТТ столь же крепко давил ему в висок. Данил одной рукой
выдвинул ящики, глянул бегло:
– Надо же, ни одного ствола, хоть паршивого… А из чего
же ты стреляться будешь, возникни такая нужда? Или будешь в окно сигать? Так
третий же этаж, а внизу газон хороший, еще обкомовской посадки, ноги только
поломаешь, и получится похабень…
– Слушайте, вы могли бы…
Данил улыбнулся, отвел ствол – и ударил ребром ладони меж
шеей и плечом, не особенно сильно. Соколик скрючился в кресле, шипя сквозь зубы
и потирая ушибленное место.
– Ну кто тебе вбил в голову, что ты можешь стать о ч е
н ь богатым? – спросил Данил участливо. – Сам придумал? Что меня
убивает в нашей интеллигенции, так это мания величия, доходящая до полного
сюрреализма… Я понимаю, везде есть продажные политики, которых лепят из дерьма,
чтобы за регулярные к о н в е р т и к и плясали так, как хозяину угодно. С тех
пор как финикийцы придумали деньги, и пошла карусель… Но любой западный
продажный сенатор четко знает длину своего поводка – а вам все мерещится, будто
вы личности и свободные художники. Мало тебе платили? Мало капало процента? Ну
кто тебе сказал, бледная спирохета, что ты способен самостоятельно вязать
интриги? Из тебя, дерьма, человека сделали, а ты? Сидел бы до сих пор в своем
институте, мусолил неорганическую химию да побрякивал медалькой за первую
оборону Белого дома… Статейки бы кропал про реформы и мешающие им происки… Нет,
он полез в комплоты… Ты, образованщина, помнишь, что такое комплот?
– Заговор…
– Велл, – кивнул Данил. – Только заговоры –
удел сильных. И хитрых. А ты не хитрый, ты хитрожопый. Тебе на роду написано
было плясать под дудку… – Он отвел пистолет, потом вовсе заткнул его за
пояс. – Дай-ка лапку…
Вынул из папки небольшой никелированный пистолетик, сунул
его в правую руку Соколику (дав крепкий подзатыльник, когда тот попытался
шарахнуться), старательно свел пальцы на рукоятке, прижал. Сунул пистолетик в
чистый целлофановый пакет, а пакет – обратно в папку. Удовлетворенно хмыкнул:
– Ну, вот ты и убивец вдобавок… Дай-ка сигаретку, у
тебя всегда хорошие. И сам закури, помогает. Выпить есть?
Соколик, отчаянно кивая, показал на полированную панель.
Данил принес оттуда бутылку и рюмки, все время держа собеседника в поле зрения.
Разливая, фыркнул:
– Я-то думал, к двери кинешься, нацелился пресечь… А ты
еще хлипче, чем мне казалось. Милый, нужно было держать в столе пистолет,
засветил бы мне в лоб, и доказывай потом… Я, конечно, не подставился бы под
пулю так просто, но все равно, следовало побарахтаться.
– Зачем вы… – Соколик кивнул на папку.
– Это? – Данил смотрел на нее так, словно увидел
впервые. – Ах это… Да видишь ли, Каретникова кто-то хлопнул не далее чем
полчаса назад. И свидетели есть, на тебя показывают. А теперь есть и пушечка…
– Я был в кабинете…
– Подумаешь, – сказал Данил. – Выясню точно,
когда тебя в кабинете н е б ы л о, свидетели показания подысправят. Главное,
пистолетик тот же самый, можешь мне поверить. Есть еще кое-какие расписки и
кое-какие счета, есть видеозаписи, где ты лялек валяешь прямо по ковру… Да
много чего есть, откровенно говоря. Подумаешь, сам составишь полный список.
Коттеджик есть кирпичный, две машины в гараже, жена в брюликах, дочка в МГУ… Ну
чего тебе не жилось, козел?
– Меня заставили…
– Ну конечно, – сказал Данил. – Раскаленным
железом пытали.
– Значит вы… Каретникова…
– Да что вы такое говорите, сокол мой ясный? –
изумился Данил. – Не я, а вы, родимец. Совесть чекистская в Максиме
заговорила, вспомнил он заветы Железного Феликса и совсем уже собрался предать
гласности ваши темные махинации, пятнающие ряды реформаторов. Вот вы его за это
и насмерть убили из пистолета. Лежит сейчас Максимушка холодный и неживой, а
милиция из него пули достает, в лупу разглядывает, родное ФСБ клятву мести над
хладным трупом произносит… Может, съездим и посмотрим? Да не закатывайте
глазки, шучу…
Максим был живехонек. А пистолетик, красивый снаружи, внутри
пришел в полную негодность. Но Данил не собирался посвящать эту мразь в такие
тонкости. Он не чувствовал ни малейшего удовлетворения, ломая продажную шкуру –
просто следовало сработать на совесть, притоптать каблуком и растереть. Были,
конечно, все упомянутые козыри – но столичная комиссия совсем другие бумажки
будет листать, свои…
– Но вы же понимаете, что на следствии непременно
заденут и ваши дела…
Ага, вот так? Тем лучше… Смирился со следствием…
– Наши дела? – улыбнулся Данил. – Это
которые?
– Всякие…
Данил нагнулся к нему (Соколик инстинктивно отшатнулся),
пощупал лацкан пиджака из заморской ткани с переливами:
– Костюмчик на тебе, каких и я не ношу, а ведь я тебя
побогаче… Наши дела? Разные и всякие? У наших дел есть одна интересная
особенность: от них не остается ни единой бумажки, а исполнители попадаются
такие, что молчат, как рыбы. Зато на тебе бумаг… Милый, в лагере плохо. Только
я бы там выжил, а тебя через пару дней заделают пидером… Газетки читаешь? А
может, думаешь, я тебя разыгрываю? Ты позвони на фирму и поинтересуйся насчет
Максима… Или плохо меня знаешь?
