Увы, даже в детстве это мало помогало.
– Не хочу вас расстраивать, – гальтка бросила выразительный взгляд в сторону механических часов на стене, – но если мы через двадцать минут не начнем собираться, то ночевать будем на улице.
– Ну вот, я не успела все повторить, – огорчилась Лакшми.
– Я тебе потом объясню, что непонятно, – пообещала Гурда.
На часах половина одиннадцатого, до корпуса десять минут средним темпом.
Альдис попробовала встать и поняла, насколько сильно она вымоталась. Учеба, танцы, фехтование, подъем в связке, потом еще драка, турсоведение, ругань с Хельгом и добровольный спарринг с маникеном под вечер. Ноги отказывались ходить, хотелось рухнуть на кровать и проспать часов двенадцать.
– Пошли, чего сидеть! Сегодня Уллах в комендантах, он звереет, когда поздно приходят.
Темнело теперь раньше. Уже к семи часам в воздухе повисали серые влажные сумерки. Виндерхейм заворачивался в кисею тумана, как красавица-бхатка кутается в прозрачные шелка. Временами порывы северного ветра-дикаря срывали покровы, обнажая серые скалы, черные ветви деревьев с полуоблетевшей листвой.
Лакшми поежилась – она все время мерзла. На ее родном острове, почти в месяце пути от Виндерхейма, сейчас цветут мандариновые деревья и зреет виноград. Там, где она выросла, не бывает зимы, только приходят дожди и насыщают плодородную землю влагой, превращая поля в чавкающее болото из жирного чернозема. Там жарко, и кожа людей впитывает солнце – становится смуглой, как каравай из печи.
А в Акульей бухте давно зима. Солнце показывается на пару часов, чтобы снова спрятаться, море ревет простуженным басом и глодает скалы. Потом шторма утихнут, залив покроется зеленым льдом, и дети будут носиться по нему на коньках…
В Виндерхейме – ни зимы, ни лета. Остров наособицу, на распутье между западом и югом.
Мальчишка догнал их уже у самого корпуса.
Сначала были крики в спину: «Альдис! Альдис, подожди!» – потом из кустов вывалился кудрявый крепыш.
Девушка помотала головой. Такое чувство, будто она попала в дурной повторяющийся сон. И сейчас снова придется драться и слушать про Хельга.
– Зачем ты так мчишься, что нет никакой возможности догнать? – укоризненно проблеял давешний противник. – Неужели не слышала моего зова? Бежать через кусты трудно, они жесткие и все в колючках. Гляди, я чуть не порвал форму. И оцарапался.
– Чего тебе надо?
Если парень все-таки собирается закончить то, что начали его дружки днем, то дело плохо. Альдис сейчас и от Нанами не отобьется.
– Я хотел поговорить с тобой! – выпалил крепыш. Покосился на других девчонок и добавил: – Наедине.
– Мы пойдем, подождем в холле.
«Нет, не надо!» – хотела крикнуть девушка. Хотела, но не крикнула. Ее разборки с мальчишками – это ее разборки, нечего подруг впутывать.
Проводила взглядом закрывшуюся дверь, ущипнула себя за руку и попробовала разозлиться. Апатия в бою – верное поражение.
Злости не было, только разболелся низ живота. Йотуны тебя побери, Гвен! Накаркала!
– Чего тебе? – еще более неприветливо повторила девушка, стараясь оттянуть момент драки.
– Я… э-э-э… хотел спросить… Хотел задать вопрос. Не обижает ли кто тебя?
– Ты что – издеваешься?
– Нет, я серьезно. Ты это… если обижает кто – только скажи мне! Не стесняйся, прямо так и скажи. Поверь, мне можно довериться. Не бойся! Пусть будет даже сам Дрона, я его… – Парень изобразил выразительный хук левой рукой. – Скажи только имя, и обидчик будет повержен и унижен мною!
Теперь Альдис окончательно убедилась, что за всем этим скрывается какая-то пакость имени Хельга. Интересно, чего они ждут? Что она начнет жаловаться? И кому потом будут переданы эти жалобы?
Не очень-то умно со стороны Хельга, прямо скажем. Со своими обидчиками Альдис привыкла разбираться самостоятельно.
– А с чего такая забота?
Кажется, он смутился:
– Ну, ты же девчонка. А девчонок нужно защищать.
Нет, он решительно издевался.
– Ты намекаешь на то, что я слабачка и не могу постоять за себя? – очень ровным тоном спросила курсантка. Долгожданная злость все-таки вернулась, еще бы живот перестал ныть. – Может, ты хочешь сказать, что таким, как я, не место в академии? Спасибо за заботу, можешь передать своим дружкам, что я готова надрать им задницы в любое время дня и ночи. – Последнее было откровенным бахвальством. Оставалось надеяться, что крепыш об этом не знает.
– Альдис, иди быстрее! Комендант закрывает вход, – высунула голову из-за двери Гурда.
Сбегать с поля боя, конечно, не очень достойно, но Альдис сбежала. А что еще оставалось делать?
Хельг Гудиссон
Вместо правой руки – боль. И вместо правой ноги – тоже боль. Словно жалят без остановки сотни пчел, а следом за полосатыми товарками спешат вгрызться в кость и плоть тысячи мерзких муравьишек.
Слезы прокладывают влажные дорожки по щекам. Пытаешься вдохнуть воздух, но легкие словно наполняются лавой из Муспельхейма. Аустри, Вестри, Нордри, Судри – коротышки бросили положенную им Всеотцом службу, и небосвод стремительно приближался, грозя раздавить мелкого человечишку.
«Больно, – ленивая мысль неторопливо ползет по извилинам мозга. – Боги неба… земли… и моря… как же больно…»
Небосвод отпрянул в сторону, словно испугавшись огромного силуэта, склонившегося над Хельгом.
Почему? Почему ему опять снится этот сон? Почему эти грезы так пугающе реальны?
Небо молчит. У неба, как и у самого Хельга, нет ответа.
«Громовержец» наклоняется. Лис знал, что последует за этим. Его собственное лицо, за последние восемь снов надоевшее хуже горькой редьки. А раньше и не думалось, какая у него противная высокомерная харя. Надо постараться сдерживаться после пробуждения…
Мысль забралась на очередную извилину и замерла.
Небо и земля поменялись местами, словно в первые дни Катаклизма.
Он увидел мертвых пехотинцев, посылаемых им уже в который раз в отчаянную атаку на «Громовержца». Отчаянную и бессмысленную – кто же пошлет против кракена рыбаков, а не китобоев? Темно-синие рваные мундиры в подпалинах, беспорядочно разбросанное оружие, на лицах – холодная мука уходящих в посмертное бытие, на справедливый суд Всеотца, решающего, кто достоин Валгаллы, а кто отправится к Хель…
На лицах…
Таких знакомых лицах…
Печально смотрит одним глазом Свальд – второго нет, как и половины головы. Осуждающе таращится Фридмунд, а из шеи рыжего торчит осколок чакры. Обожженное лицо Катайра вообще невозможно узнать, но Лис знает – это покрытое жадными языками огня тело принадлежит гальту. Рунольв превратился в мешанину из плоти и земли. Рядом с ним чуть улыбается побледневшая Лакшми, вцепившаяся обеими руками в собственные кишки, выпавшие из ужасной раны на животе. Альдис раздавлена многотонной ногой «Громовержца», но все равно смотрит так, будто это она, а не «эйнхерий», устроила побоище. Ардж лишился нижней части туловища, и он зол, ужасно зол – и мертв конечно же.
