Призывы к разуму на скандалисток не действовали. Поначалу Альдис пыталась выступить арбитром и каждый раз оказывалась втянутой в безобразный спор, из-за участия в котором потом было невыносимо стыдно.
Что еще можно было сделать? Подраться с Накамурой? Альдис не питала иллюзий по поводу реакции Хитоми. Накостылять Сольвейг? Это ничего не изменит.
Оставалось выполнять задание в одиночку или в паре с Бранвен.
Полувзвод Томико еще ни разу не получал призовых баллов.
С этим надо было что-то делать.
Они добрались до финиша последними.
Выругавшись, как пьяный боцман, Сольвейг спрыгнула в темную воду, ухватила ял за корму и издевательски уставилась на Томико.
– Если достопочтенная одзёсама соизволит поднять свою задницу, мне будет легче втащить лодку на берег.
У ниронки даже ноздри побелели от гнева.
– Тащи так. Это будет твоим наказанием за медленную греблю.
– Что?! – Сольвейг выпустила край лодки и уперла руки в боки (любимая поза эрлы Ауд, между прочим). – Я гребла быстрее всех, бестолковая ты свинья, прыщ на ровном месте. Если бы кое-кто не подставлял постоянно корму волнам и не вертел руль как… (тут она использовала настолько едкое и нецензурное слово, что даже Альдис впечатлилась), мы пришли бы первыми!
«Опять начинается. И как им не надоест?»
Альдис повернулась к Бранвен и кивнула на берег. Та поняла ее без слов.
Море обожгло холодом, накатившая волна чуть не сбила с ног. Мокрый бок яла норовил выскользнуть из пальцев – действительно, не лишним было бы облегчить лодку. На вес Томико и Тьяри, например.
Над головой неслось уже привычное:
– Это ты виновата!
– Я не виновата, что ты бестолочь, не можешь выполнить простейшего приказа!
«Когда-нибудь одна из них прибьет другую и получит пинка под зад из академии. Быстрее бы!»
Intermedius
Храмовники
– Твое имя?
– Догед, сын Марха.
Могучий рыжеволосый гальт опасливо опустился в кресло. Дерево под ним крякнуло, но выдержало.
– Это нужно надеть.
– Эту штуку? – Он с подозрением покосился на предмет, который протягивал чжан в одеждах послушника.
– Да. На голову.
– Напоминает жбан, в котором тетка настаивала бражку, – проворчал мужчина, опуская на макушку усеченный металлический конус, ощерившийся во все стороны тонкими медными спицами. – Зачем все это, господин Гуннульв?
– Тебе не нужно знать зачем, Догед, сын Марха. Просто выполняй указания и через несколько часов вернешься к своей семье.
– Скорее бы уж. Три месяца не видел мою Энид.
Чжан продел кожаный ремешок в прорезь с правой стороны конуса и закрепил застежку.
Второй храмовник снял с шеи бляху из светлого металла. Сотни полированных граней делали медальон похожим на драгоценный камень. Свет растекался по блескучей поверхности, заставляя металл искрить и переливаться.
– Видишь глаз?
– Да.
– Следи за ним.
Цепочка в руках храмовника качнулась. Раз, другой. Зрачки гальта дернулись, следуя за вычерненным в центре медальона изображением глаза с ресничками-лучиками.
– Твое тело тяжелое и теплое. Руки наливаются усталостью. Веки тяжелеют. Тебе хочется спать… спать… – Вкрадчивый шепот отца Гуннульва заполнил комнату. – Твои глаза закрываются. Сейчас я досчитаю до трех, и ты заснешь. Раз, два, три…
Дыхание гальта выровнялось, голова свесилась набок, а руки бессильно опустились.
– Можешь начинать, – храмовник снова надел медальон на шею и кивнул чжану. – Фиксация на третьей строчке второй висы девятой главы Книги Катаклизма.
Лю сосредоточенно кивнул, размял пальцы. Меж его сомкнутых рук проскочила искра, затем другая. Медленно, с ощутимым усилием, словно воздух внезапно стал вязким, соматик раздвинул руки. Радужная, искрящаяся лента натянулась меж разведенными ладонями.
Комнату заполнило легкое потрескивание и запах озона.
– Я готов! – напряженным голосом выкрикнул чжан, и радуга с его рук потекла в конус.
Радужное сияние окутало голову гальта. Поток разноцветного пламени расплылся по поверхности шлема, связуя кончики медных игл.
Мерное дыхание спящего прервалось, руки вцепились в подлокотники, и деревянные ручки протестующе затрещали. Тело изогнулось, на искаженном судорогой лице распахнулись лишенные зрачков бельма с красными прожилками, изо рта потянулась тонкая ниточка слюны.
– Пора!
– «Крови ростки путника мира завесы встретят владычицу врат», – продекламировал соматик.
И все закончилось так же внезапно, как и началось.
Радуга влилась через иглы внутрь шлема и погасла. Храмовники в молчании следили за тем, как опускаются веки, расслабляются сведенные мышцы и разжимаются руки спящего.
– Хорошо! – восхитился отец Гуннульв. – Чистая работа, мальчик. Как легко это делается с помощью соматики!
– Это можно делать гораздо проще, – грустно заметил послушник. Он пытался скрыть свою усталость, но ее выдавали дрожащие пальцы и мелкие бисеринки пота на лбу. Взгляд юноши снова вернулся к металлическому конусу. – Псионику не пришлось бы пользоваться костылями, – с неожиданной горечью закончил он.
– Не будь слишком строг к себе. Устал?
– Да, Учитель. Он двенадцатый на сегодня. И семьдесят второй за последнюю неделю.
– Сядь, отдохни. Это последний. – Храмовник повернулся к спящему мужчине. – Догед, сын Марха, ты меня слышишь?
– Да.
– Сейчас я досчитаю до десяти, и ты проснешься. Раз, два…
Дыхание гальта чуть участилось, мышцы едва заметно напряглись. На счет «десять» он открыл глаза.
В них отражалось младенческое изумление.
– Я задремал? – Руки мужчины потянулись вверх, ощупывая металлическую конструкцию. – Что это за дрянь у меня на голове?
– Все хорошо, Догед, – мягко сказал сванд. – Не дергайся, я помогу тебе снять хугхельм. Помнишь, о чем мы говорили?
– А как же, господин Гуннульв. Вы говорили, что мне придется поработать на конунга, а потом забыть все, что делал. Так я согласен. Когда приступать?
– Друг мой. – Храмовник мягко опустил руку на плечо северянину. – Ты уже поработал на конунга, и отлично поработал. За стенами этой комнаты тебя ждет жалованье за три месяца, а дома ждет жена. Она очень соскучилась.
– Эка вышло. – Гальт поднялся с кресла, смущенно почесал затылок. – И что – все теперь, господин Гуннульв?
