Добежать до эльфов в хламидах сумел только Ахес. Остальных сожгли фаерболы, разорвали молнии и проглотили ожившие плиты храма. Умом Ахес понимал, что творится что-то не то, что все идет не так; и он один, он почему-то один, и рядом нет кровного брата Агера, его вообще нет…
Почему-то Ахеса эльфы не убили. Вернее, тогда он этого не знал.
Тело перестало слушаться, застыло, будто обратилось в камень. Ахес как-то видел шамана-гоблина, бросившего взгляд на взбесившегося быка — и тот послушно замер и не шевелился до вечера. Тем быком орк себя и ощутил, когда Светлые в хламидах с отстраненными лицами оглядели его, пассами рук подняли в воздух и вынесли, неподвижного, из Храма.
Снаружи уже собралась толпа эльфов. Они смотрели на него. Смотрели не с ненавистью, не с ожесточением. О нет! Они смотрели на юного воина клана Жестоких Сердец как на взбесившееся животное, которое нужно обуздать или прибить, пока оно не нанесло еще больше вреда, чем уже причинило. Он возненавидел этот взгляд сразу.
Потом так будет ненавидеть взгляд Эваны Олекс, а он начнет отдаляться от мальчишки, потому что будет видеть в нем напоминание о тех временах, когда он кричал и просил, чтобы боли больше не было…
Его не сразу вздернули на позорный крест. Сначала пытали. Они были искусными мастерами пыток, эти Дети Света. Они перепробовали на нем все, что выдумали смертные, — и не дали ему умереть. Их магия, их Тьме противная магия, держала в нем жизнь, а он уже не понимал, что просит их сжалиться или убить его, что умоляет убить его.
Ахес хотел бы забыть это навсегда. Он хотел бы крутануть колесо времен, вернуться туда и гордо стерпеть пытки мучителей. Показать им свой истинный дух, который взлетел после встречи с Мастером…
Мастер.
Ахес помнил, как он…
…Он сорвался с креста и пополз. Пополз с холма, на котором стоял крест, с холма, на который мог прийти любой эльф и вонзить ему в грудь копье. Магия не давала ему умереть. И копье вонзалось в грудь снова и снова.
И тогда он, проклявший себя просьбами о пощаде, начал ночами терзать свои ладони и запястья, разрывая плоть, и боль изводила его все сильнее.
Но эльфы просчитались. После их пыток эта боль казалось ничтожной.
Он разрывал свои руки по ночам, когда никого не было на холме. Эльфы не стерегли его. Да и куда бы орк сбежал с острова посреди океана?
Сегодня был последний рывок — и с ревом он оторвал руки от гвоздей. Хрустнули кости в ногах, не выдержав тяжести распятого на кресте тела. Ноги освободились от гвоздей. Но кто бы знал, какой ценой!
Он не умер — магия эльфов не позволила.
И он пополз с холма, просто чтобы убраться прочь, чтобы оказаться как Тьма разрешит дальше от своего позора, своего вечного позора, и…
…И он с семерыми орками клана Жестоких Сердец и Нечистых Клыков ворвался в Храм Света.
Дальше было то же самое. Снова плен. Снова пытки. Снова унижение. Снова крест и холм.
Это было уже в пятый раз!
Но ведь был Мастер! Дальше был Мастер!
Почему Ахес застрял именно там?
Ведь он давно решил, что не будет мстить Заморским Островам — как можно мстить за собственную глупость? Ведь он давно решил, что отныне служит только Мастеру и его делу — как можно вернуться в родной клан после такого позора? Ведь он давно решил… Решил…
Как бы хотелось не просить пощадить! Такое хотелось не раз. И не два.
Как хотелось вернуться и изменить! Не умолять! Не просить пощадить!
Но ведь он пошел за Мастером. Теперь только это реально. Все остальное — быль-пыль, скорее ничто, чем нечто.
Ты понимаешь это, Ахес? Понимаю. Тогда признай это! Признай! Признай!!!
Ты же горд своим духом, а дух — это свобода! Дух — это только свобода! Но почему ты держишь свободу в были-пыли, в ничто? Почему твоя свобода зависит от того, что было и прошло? Почему твое я зависит от того, что уже не есть твое я? То я стало твоим не-я, иллюзией! Твое я сейчас — это Мастер и его дело. Это только и есть. Это только и есть твой дух. И больше ничего. Все остальное — оковы!
Ты понимаешь это?
Да…
Ты принимаешь это?
Да.
Ты сделаешь это?
Да!
…И внизу холма он вдруг понял, что перед ним кто-то стоит. Не эльф. Он ничего не видел, боль мешала смотреть. Но этот кто-то нагнулся и сказал:
— Твой дух прошел великое испытание, воин. Ты выдержал его с честью. Тебе нечего стыдиться, ибо сдалось только твое тело, но не твой дух. Ведь если бы сдался твой дух — ты бы остался на кресте. Но ты сейчас здесь, рядом со мной. Хочешь ли ты, чтобы твой дух взлетел так высоко, как только можно? Хочешь ты этого?
Ахес не понимал, о чем говорит ему этот смертный, тот, кто представится как Мастер, который окажется вампиром, способным читать мысли и видеть, что тебя мучит…
Ахес понимал все, о чем ему говорит этот смертный, тот, кто даст ему морфе и энтелехию, кто познакомит его со своей дочерью, прекрасной девой, перед которой…
И Ахес…
И Ахес…
И Ахес…
Тьма окутала его и не хотела отпускать. Сознание раскололось.
Одна часть его — часть? обман? иллюзия? единственно реальное? — дробилась в жерновах Жажды, безумного желания крови. Сознание это рычало и разрывало тело перед Понтеем.
Вторая часть его — часть? обман? иллюзия? единственно реальное? — отстраненно анализировала происходящее. Сознание это поняло сразу: память вернулась, память стала бытием, и то, что прошло, стало тем, что не схватишь…
Лицо Тирка изменилось, когда острые клыки вонзились в его протянутую к Понтею руку. Понтей с рыком повалил его, кровь из разорванной руки прыснула, обрызгав трансформировавшееся лицо. Тирк закричал, но Понтей его не слушал, не слышал, это был уже и не Понтей, а то, что ждет своего часа в каждом упыре, в каждом кровососе, в каждом Живущем в Ночи.
Это и был Понтей.
Это и не был Понтей.
Сознание вне действия помнило — он тогда четко ощущал все. Все, что делал, когда осушал своего друга, вгрызался в его шею, грудь, добираясь до сердца. Тогда он отстраненно думал, что сошел с ума, что на самом деле ничего не происходит, и Тирк сейчас побежит в деревню, оттуда пошлют в замок, и отец заберет сошедшего с ума Понтея домой, где его вылечат.
А когда все закончилось…
Когда он стоял над убитым только что другом…
Над убитым им другом…
Он хотел, чтобы этого никогда не было.
Чтобы время пошло вспять и этого не было. Он хотел бы все изменить.
Он так хотел все это изменить тогда, что отдал бы что угодно, чтобы вернуть это и изменить. Крикнуть Тирку, чтобы он убегал, а самому биться головой о дерево, чтобы потерять сознание. Грызть себе вены, чтобы ослабеть от потери крови. Чтобы Тирк успел убежать и все изменилось, чтобы он все изменил…
