Но…
Но!
Ничего не изменить. Тогда он почти сразу понял это.
Тогда психомаг в нем впервые заговорил с ним. Впервые он увидел себя со стороны, какой он есть на самом деле. Потом психомаг говорил с отцом, с Первым Незримым Постигающих Ночь.
С Иукеной.
С Вадларом.
Но в самый первый раз он заговорил с Понтеем.
И он узнал, что ничего не изменить. Что прошлого уже нет. Что настоящего нет никогда. И что будущего не будет.
Есть только он, Понтей. И мир, противостоящий ему. И мир изменится, только если он захочет изменить мир. И тогда возникнет прошлое — до того, как он захотел. И тогда возникнет настоящее — все то время, пока он хочет.
И тогда возникнет будущее — после того, как желаемое исполнится.
Он убил своего друга. И это стало прошлым.
Он изменит упырей. И это есть настоящее.
Упыри изменятся. И это будет будущим.
Прошлое — прошлому. Так тогда сказал Голос. Так сказал он, повзрослевший упырь, самому себе. Он уже больше никогда не будет играть. Он забудет смех и радость детства.
Потому что оно в прошлом.
В прошлом, которое прошло.
Прошлое не может держать. Держит только настоящее.
Если хочешь что-то изменить — о прошлом нужно забыть. Нужно быть только в настоящем.
Тирк мертв. И этого не изменишь.
Но можно изменить мир так, чтобы в будущем другой упыреныш не убил человеческого мальчишку, охваченный Жаждой.
Себя не изменишь. Никогда. Самому можно измениться, если другим станет мир. Если в нем возникнет прошлое, настоящее и будущее.
Только тогда…
Прошлое не властно над настоящим. Понтей помнил это.
И когда он снова увидел, как убивает Тирка, он…
Он брезгливо отвернулся.
Ему не было интересно прошлое.
Он знал только настоящее.
Настоящее, в котором никогда не было Тирка.
И Понтей…
И Понтей…
И Понтей…
Небо Смерти раскрывалось над головой, Бледные Рыцари выходили из пространств, зомби поднимались по склонам, а он смотрел на нее. Он держал ее в своих руках и смотрел на нее.
Что-то кричал Аль-сид, бесшумно мелькала Элинора, выл упырь, грязный полуразумный упырь, приведший их сюда, почти к месту назначения.
Оставалось совсем немного.
Они должны были просто сбросить эти вещи в жерло Дигура, самого яростного магического вулкана гряды Раш-ати-Нора. Там зрело и ждало Заклинание, которое должно было исправить все то, что творилось в мире. То, за что и они отчасти несли ответственность.
Его Облик не явился, как это было раньше, когда ярость и боль вместе встречались в его сознании. Сейчас Облик выжидал, будто знал, что являться не стоит, что нужно подождать, что нужно дать время.
Он мог взять Силу этой вещи. Он мог просто взять ее, пожри его гидра!
И тогда бы она… Умерла бы. Она все равно умерла бы.
Ты решил это еще тогда, когда в безумии призвал Силу, когда Облик взял эту Силу, и распорол Небо Смерти, и разбил Бледных Рыцарей, и сбросил зомби в бездну.
Когда он чуть не убил Аль-сида и Элинору.
Когда пришлось лишиться руки, потому что Облик не желал расставаться со Всемогуществом.
Тот, кем тогда был Уолт Намина Ракура, решил: ничего невозможно было бы изменить. Она бы умерла. Та, которую он любил. Она бы все равно умерла. Даже если бы он взял Силу. Всю Силу, что предлагалась ему.
Тот, кем был тогда Уолт Намина Ракура, познал, что есть вещи, которые никогда не изменить.
Но сейчас он снова видел то сражение, когда пятеро боролись против Великих и Могущественных, с которыми боялись связываться даже Бессмертные. Когда из пятерых осталось только трое.
Тот, кем был тогда Уолт Намина Ракура, был одним из этих троих.
Та, которую любил тот, была одной из тех, кто погиб. Он мечтал, он столько раз мечтал все изменить. И каждый раз ледяной клинок разума врезался в сердце и мечты. А сейчас…
То, что не будет, провалилось в то, что прошло, и стало тем, что не схватишь. Он же хотел этого?
Попытаться изменить тот бой, взять Силу и не дать любимой умереть?
Хотел.
Хотел!
Но…
Он отпустил ее, и она отпустила его.
Он жил новой жизнью, где у него была иная цель, нежели тогда. Теперь его звали Уолт Намина Ракура, и он нес иное бремя, нежели тогда. И жизнь его теперь была другой.
Огонь. Свист ветра. Тогда. Это было тогда.
Бессилие и пробуждающаяся злость. Тоже тогда.
Сейчас все по-другому. Сейчас уже другие дела. Их надо завершить.
Прошлое же не завершишь. Прошлое в прошлом.
И Уолт…
И Уолт…
И Уолт…
И Уолт открыл глаза, освобождаясь от склизкой памяти кошмара, оставшегося в прошлом, в далеком прошлом, кошмара, который грыз его сердце, который пытался когда-то его убедить, что кошмара могло и не быть.
Но тогда бы не было нынешнего Намина Ракуры. Боевого мага, который никогда и ни за что не даст случиться новому, еще более страшному кошмару.
Так было. Так есть. Так будет.
Золтарус… Бог-упырь… Бывали враги и покруче, знаете ли. Что нам свихнувшийся упыриный бог, а?
Старое забытое чувство просыпалось в груди. Чувство, что ты несешь тяжесть неба, а все Бессмертные отдыхают в других мирах, решив, что и ты сойдешь за Держателя Небес.
Уолт поднялся, и по Локусам Души заструилась боевая магия.
Золтарус шел между фиолетово-черными пузырями. Шел, время от времени останавливался, доставал из пузырей человека и пил его кровь. Пока он привередничал и выбирал. Но ближе к рассвету начнет пить всех подряд, даже Ночных эльфов, оказавшихся тут вместе с людьми.
Из этих должны выйти хорошие Апостолы.
Вечное Возвращение.
Он не хотел пользоваться своей Силой Крови. Это была могучая способность, единственная способность, которая не передавалась Детям как Дар. Его личная, уникальная Сила Крови.
У каждого смертного в памяти хранятся моменты, о которых они не забудут никогда. Нечто такое, что будет терзать их краткими мгновениями всю оставшуюся жизнь, вместо «это было так» врезаясь в разум «а если бы».
А если бы я не сделал это тогда, может, все было бы иначе.
