Борьба за власть постоянно сотрясала Равалон. Не только убоги, но и боги приказывали своим последователям развязывать кровопролитные войны. Да и сами смертные правители — разве не сходились и не сходятся их сторонники в безумных схватках? От войн страдают. Вряд ли это стоит доказывать. Тогда, если довериться словам Джокка, то зло — это и убоги, и боги, и сами смертные, но лишь тогда, когда они творят зло.
Потом были лекции по буддийской метафизике и магии, окончательно запутавшие Эльзу. Ракшас, известный, как утверждали, южный мистик и маг, заверял, что сам мир есть страдание. Или, если говорить его словами, то «тотальность страдания является фундаментальным свойством эмпирического существования, основанным на страстном стремлении к переживанию чувственного опыта». Четкое определение. Хорошая дефиниция. Варий Отон был бы в восторге.
Эльза в восторге не была. Смертный сам себе творит зло — так, что ли, получается? Проще, конечно, взвалить вину за грехи и страдания на убогов. Намного проще. Но мир сложен. Простых определений не бывает.
Она постоянно спорила сама с собой, не решаясь обращаться с расспросами к учителям. Она старательно возводила стену, разделявшую детские впечатления от дедушкиных рассказов и демонстраций и взрослые размышления Эльзы ар-Тагифаль. Она хотела сама прийти к определенному выводу. Сама создать дефиницию.
Но стена рухнула, когда Эльза увидела адские посмертия, напомнившие ей о словах Франциска Одана ар-Тагифаль. Рухнула стена и треснула броня.
Она испугалась. Ей стало страшно. Девушка смотрела на души, на разумные энергемы, корчащиеся в адских муках, смотрела — и видела (хотя не могла! не могла! не могла увидеть!) у каждой грешной души свое лицо.
Этого не могло быть.
Это было.
Иллюзия Глюкцифена? Галлюцинация ее испуганного разума?
Она испугалась — и не смогла должным для боевого мага образом отреагировать на появление Хирургов. Из-за нее чуть не погиб Уолт.
Уолт. Мог. Умереть. Из-за нее.
Как бы ни уверял учитель Джетуш, что виноваты они оба из-за своей молодости и неопытности, Эльза знала — это лишь ее вина. Она дала слабину. Броня треснула. Стена разрушилась.
Ты впечатлительна, Эльза.
Это плохо, Эльза.
Тебе необходимо избавиться от излишней восприимчивости.
Посмотри — Уолт не боится. Учитель Джетуш не боится. Игнасс фон Неймар не боится (хотя опасается, да, опасается, и то больше учителя Джетуша, чем убога).
Успокоиться. Взять себя в руки. Высказать убогу все, что ты думаешь. Освободиться от лишних чувств.
Ей казалось, что она смогла. Что ее слова сумели заткнуть брешь и вернуть стену. Теперь ее ничем не впечатлишь. Теперь она сдержится…
Но угорр стал полностью прозрачным, Цитадель Лорда-Повелителя Аваддана предстала во всем своем ужасающем великолепии (ужасающем великолепии? да, ужасающем, и да — великолепии! лучше слов не подберешь), и Эльза не смогла сдержать эмоции, ахнув от удивления. Дворец Архистратига Подземелья потрясал. Так потрясают огромные росписи в райтоглорвинских храмах, изображающие Судный день и Последнюю битву Бессмертных.
Основу дворца составляла высокая шестиугольная башня, уходившая верхушкой за пределы оранжевого неба. Большая башня. Больше головы-горы, уничтоженной убогом, который чуть не убил Уолта (из-за нее! из-за нее!). Ни окон, ни бойниц — ничего. Сплошная антрацитовая гладь. Можно даже сказать, что это не башня, а гигантский черный столб, но Глюкцифен уверенно заявил, что это башня. Пускай будет башня. Можно и так определить.
Вокруг Цитадели раскинулись небольшие пристройки, выглядевшие самым необычным образом. В одном месте расположилась перевернутая пирамида. Рядом с ней возвышался зиккурат, уровни которого двигались с разной скоростью. Вокруг зданий неторопливо передвигалась громадная, размером с олорийский храм бога Солнца, раковина моллюска — именно на нее походило строение. Чуть сбоку расположилась сфера с бахромчатыми вздутиями по бокам, из которых вверх тянулись тонкие, едва видимые нити, соединяющие ее с багровыми воротами, висевшими без всякой поддержки в воздухе. Створки ворот походили на половинки меча.
Другие здания вокруг башни выглядели как творения сошедшего с ума архитектора, перемешавшего стили и эпохи. Здесь небольшая гора, выглядевшая как типично обустроенное гномье жилище, вместо верхушки обладала кроной Древа Жизни карлу: переплетающиеся ветви, повторяющие себя в каждом ответвлении, расползались во все стороны.
Острые шпили с множеством входов и выходов (типичные дома тэнгу Дальнего Востока) расположились на полукруглых пористых возвышениях, которые обычно строят для жилья дракониды.
Монастыри, на треть построенные по райтоглорвинским канонам, на другую треть — по буддийским, и на последнюю треть — по черноимперским. Воздвигнутые вокруг монастырей стены состояли из переплетений магических знаков. Сложно было разглядеть, но Глюкцифен, заметив ее интерес, сделал так, чтобы изображение приблизилось и стало видно, как знаки всевозможных рунических алфавитов, поблескивая тремя цветами магии, соединяются друг с другом, образуя сложные энергетические плетения. Уолт, не сдержавшись, присвистнул, глянув на них. Ну да, он же занимается магосемиотикой, ему должно быть понятно, что это такое.
Холмы с маленькими круглыми хоббитскими дверями окружали самые настоящие сады, в которых вместо цветов росло пламя, ревущее жгучее пламя, удерживаемое в форме цветка папоротника. Эльза слышала об этой магии. Волшебство создавало особый огонь — пламя, которым питаются драконы. Огненный маг, способный создать такой сад, удостаивался звания Мудрейшего и безоговорочно принимался в Верховный совет Конклава. Но подобных Огненных магов можно пересчитать по пальцам рук.
Полностью стеклянная ажурная конструкция, жителей которой и представить сложно, а может, и нет у нее жителей. Кто знает, вдруг это произведение убоговского искусства. Спросить Глюкцифена Эльза не решилась.
Еще имелись озера с разноцветной… водой? Нет, скорее уж — жидкостью. Хотя жидкостью ли? Может ли быть жидкой сама материя? То, что плескалось в озерах с кристаллическими берегами, походило на воду как первоначало, архэ, о которой учил один из древних философов Морского Союза. Все из воды, абсолютно все: и небо, и звезды, и боги, и люди, и звери — так учил этот философ. Жидкость в озерах и напоминала воду-архэ, хотя бы уже тем, что из нее на берег или просто в воздух выбиралось… нечто. Ну а как еще определить темное туманное пятно с крокодильим хвостом, которое быстро выпрыгивает на берег и убегает? Или огромный голубой зрачок, простой зрачок (не считая того, что он размером с тролля), который взлетает в воздух и распадается на рой черных пятиглавых ворон?
Располагались вокруг Цитадели и другие строения, которые бросали вызов законам архитектуры и самой геометрии пространства. Их было много, все увидеть Эльза не успела. Но больше всего ей запомнилась конструкция, выглядевшая как быстро двигающийся по спирали серебристый круг, который при этом вращался и создавал свои подобия, некоторое время держащиеся в воздухе, а затем начинавшие преобразовываться в квадрат, затем в треугольник, затем в линию, ну а потом, кажется, в точку, которая исчезала с декариновой вспышкой. Вся эта конструкция, будучи единым целым, создавала нечто вроде сверкающего соединения нескольких сфер, представляющих собой плотное переплетение вращающихся кругов. Тороиды, вспомнила Эльза. Так это называется. Сферы постоянно возникали и исчезали, оставляя после себя дрожащую метрику реальности. Девушка не могла оторваться от этого зрелища до тех пор, пока Уолт по велению учителя Джетуша не дернул ее за руку, заставив обратить внимание на Глюкцифена. Убог говорил и был весьма серьезен.
