— Это наука, — сказали ей. — И гуроны или ирокезы очень искушены в этой науке.
На этот раз можно было подумать, что его мучали так, чтобы он смог выжить. Но однако, они очень постарались!
Ей было дурно.
Несмотря на холод, проникающий в окна, она обливалась потом.
Она всматривалась в его лицо, на котором не читалось ни малейшего признака жизни, одно лишь слабое дыхание говорило о том, что он еще не умер. При помощи ножниц она как могла подстригла его бороду, и решила, что теперь пора переносить его в комнату.
Когда она постаралась его перетащить, он издал глубокий стон. И ей стало ясно, что он снова испытывает боль.
— Мне нужно вас перенести, — объяснила она, надеясь, что он поймет ее слова.
Но он снова потерял сознание, издав тяжелый хрип. Когда она наконец дотащила его до постели и поднесла к его губам зеркало, то решила, что он вздохнул в последний раз.
Она не знала, стоит ли располагать его близко к огню. С одной стороны он рисковал простудиться, с другой — умереть от ожогов, как несчастный король Испании, который будучи больным, не смог найти никого, кто бы отодвинул от него жаровню, потому что по этикету этого никто сделать не мог.
А ведь несчастный и так обгорел.
Шарль-Анри подал ей идею.
— Мы должны положить его в нашу кровать. Здесь всегда тепло. Положите его на один край, нас — на другой, а сама, посередине, вы сможете ухаживать за всеми нами одновременно.
— Ты прав, мой мальчик.
На этот раз она согласилась с ребенком. Он помог ей уложить священника на край кровати, держа его изо всех сил за ноги. Они предприняли несколько попыток, а несчастный стонал.
Наконец, он был уложен, и она облегченно вздохнула при виде того, что он находится в убежище, в котором он либо сможет поправиться, либо достойно отдать Богу душу.
При помощи нагретых камней, обернутых в шкуры, она сделала грелки для того, чтобы поддерживать в тепле несчастного священника и поддерживать его силы. После того, как он поборол кому, ему нельзя было снова погружаться в состояние летаргии, которая стала бы для него смертельной. Ход его выздоровления должен был бы привести к возвращению сознания, и это поставит его в ряд живых. На подушку, наполненную травами, она натянула свежее белье. Ночью она сможет смачивать его губы, давать ему питье, следить за температурой, облегчать его страдания, менять компрессы, смазывать болезненные раны целебной мазью.
Положив его на кровать, она отдохнула и потом подстригла его волосы. При этом она обнаружила следы выстриженной тонзурки, что свидетельствовало о том, что это все-таки был священник.
Затем она промакнула его виски и затылок медицинским уксусом.
Она понимала, что такая забота, которая для нее была привычным и нормальным занятием с самого детства, сближает ее и ее подопечного. Хоть он и был незнакомцем, но она испытывала к нему чувства, похожие на те, которые питает мать к своему ребенку.
Она старалась не забывать, что он — отец д'Оржеваль, их враг и убийца, но она знала, что ничего так не роднит чужих людей, как забота и помощь врача больному.
Она с самого начала пыталась бороться против привязанности, возникающей между ними; с ее стороны из-за старания вылечить его, с его — из-за его зависимости.
Когда пришел вечер, она уложила детей, приготовила лекарства на ночь, проверила очаг, и никак не могла решиться на то, чтобы лечь рядом с этим неподвижным телом. Она спрашивала себя, мучимая вопросами:
«Что я должна делать? Имею ли я право?.. Что называется в наше время человеческим долгом?.. Я за ним ухаживаю… Но кто он такой?.. Самозванец?.. Или действительно наш враг?.. В обоих случаях — это опасно… Я спасла Амбруазину. Я вырвала ее из рук людей, которые хотели убить ее. И таким образом я позволила ей и дальше совершать преступления. Я подвергла свою дочь опасности!..»
Она поставила распятие священника на камин и глядела, как отблески огня играют на гранях рубина.
— О, животворящий крест Божий, прости меня, — сказала она вслух. — Я знаю, что только ты — источник Чуда.
Ночь прошла спокойно. Наутро она проснулась, уверенная, что все, что случилось в предыдущие дни — плод галлюцинаций. Но он был рядом, что обрадовало и напугало ее. Ибо она не могла забыть, что обязана спасением детей его появлению.
В первый же день, когда она увидела, что малыши уже вовсю бегают по дому, она решила вывести их на воздух.
Солнце сияло. Его лучи с трудом проникали через заснеженные окна. Но догадываться о его сиянии было недостаточно. Нужно было почувствовать ласковое прикосновение его лучей. Ибо Анжелика знала, как целительно влияет солнце на разного рода болезни, как хорошо оно помогает ослабевшим. Жоффрей рассказал ей, как в детстве, после того, как крестьянин вернул его, избитого, истерзанного мальчика, матери, после того, как вынес из кровавого побоища, в котором погибла его кормилица, мать посадила его на террасу дворца в Тулузе. Он провел там годы, предоставленный лучам бога Фебуса и восстановил здоровье.
Она вывела их на платформу на крыше, и там они стояли, освещенные золотым светом, щуря глаза, не привыкшие к такому сиянию, покрасневшие от дыма и постоянной темноты.
Но холод подкашивал их силы. Шарль-Анри хотел сказать что-то, но не смог; мороз сковал его, и он так и остался стоять с открытым ртом.
Анжелика поспешила вернуть их в теплую комнату. Она разожгла большой огонь в очаге и поставила большой котел с водой. Детей она уложила в кровать и дала теплого питья с медом, который обнаружила среди других даров индейцев. Потом она принесла горячей воды и наполнила деревянный чан, в который окунула малышей.
Они тут же порозовели и оживились, что-то лепеча. Близнецы принялись о чем-то рассказывать, размахивая руками и разбрызгивая воду.
Анжелика не могла понять их детского языка, только некоторые слова: корабль, птица, не надо! не надо!
— Что они говорят? — спросила она у Шарля-Анри, для которого этот язык был вполне понятен, и который слушал детей, покачивая головой.
— Они говорят, что воды еще не схлынули, и не надо выпускать голубку, как в Ноевом Ковчеге!.. Я рассказал им, что мы находимся в Ноевом Ковчеге. Им это очень понравилось. Но они говорят, что еще не время выпускать голубку, потому что на улице очень холодно… О! Мама, это правда. Ей негде будет сесть. Она не сможет летать. Смотрите, они машут руками, чтобы показать, что она не сможет летать.
В это время Раймон-Роже с шумом плюхнулся в чан, и сестра тут же повторила его трюк.
— Видите, они показывают, что она упала бы как камень…
Шарль-Анри повернулся к кровати и крикнул:
— Мертвый дядя, правда еще не время выпускать голубку?
— К кому ты обращаешься?
— К мертвому дяде… Я часто с ним разговариваю, пока вы готовите еду или ищете дрова.
