— Северное сияние! — воскликнул граф д'Эстре, голосом, дрожащим от восхищения. — Боже мой, как это прекрасно! К тому же это редкость в данное время года. Это знак! Холод приближается. Скоро придут морозы и все покроется льдом. Англичанину следовало бы поторопиться, иначе он будет вынужден зимовать в форте Руперт, где я поработал над тем, чтобы сжечь все жилища.
Он продолжал смеяться, но по-другому, и рассеянные лучи солнца бросали на его лицо слабые отсветы, уже словно носящие печать будущих морозов, он смеялся с выражением детской беспечности.
— Хоть бы он отказался от намерения преследовать меня на выходе из пролива.
Он вернулся на свое судно, чтобы подготовиться к возможным неожиданностям.
После того, как они прошли Антикости, большой остров, около трех сотен миль, населенный исключительно белыми медведями и птицами, опасность, казалось, миновала. Они не должны были встретить английский корабль, вышедший из засады. Господин д'Эстре снова поднялся на борт в сопровождении адьютанта, чтобы попрощаться и выразить благодарность.
— Поскольку никакие напасти не подстерегли меня, позвольте выразить вам мою благодарность и восхищение теми днями, которые я провел в обществе знаменитых и влиятельных при дворе лиц, хотя вы и находитесь сейчас довольно далеко от Короля-Солнца. Нет дня, когда в Версале не говорят о той, кто обладает репутацией одной из красивейших женщин королевства, или о том, кто дал нашим поселениям в Америке новую жизнь и обеспечил безопасность, которой все так долго добивались. Правда вы имеете при дворе двух надежных поверенных — ваших сыновей, которые добились благосклонности короля.
До этого момента он не намекал, что знаком с Флоримоном и Кантором. По слухам он избегал близкого знакомства с ними. Его заинтересовал лишь тот факт, что они по почетному и ответственному поручению ездили в Америку. Теперь он знал их ближе.
Он вручил Анжелике в знак признательности маленький флакон. Он извинился, что его форма была несколько традиционной, поскольку такова была французская мода, как впрочем и мода отдаленных столиц, включая Великого Могола и испанские города Нового Света. Кроме того, не желая ее убеждать, что этот флакон из позолоченного серебра является изделием, заказанным для нее одной, д'Эстре подчеркнул, что хочет оставить о себе память, залог безграничного уважения.
— Из всех чудесных встреч, знакомство с вами — самая значительная. Я расскажу о ней королю.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЧТЕНИЕ ТРЕТЬЕГО СЕМИСТИШИЯ
10
Каждый раз, когда Анжелика возвращалась в Голдсборо, каждый раз, когда сквозь клочья перламутрового тумана или на фоне царственно голубого неба она видела блеск розоватых снегов на вершинах Ман-Дезерта, что означало конец пути, сердце ее наполнялось радостным возбуждением. И не к чему было ей напоминать о целой лавине драм и унижений, которые обрушились на них в этих местах или могли еще раз их подстеречь.
Для нее этот край сохранил образ сказочного райского уголка, который восхитил ее в тот самый момент, когда она различила сквозь густой туман, через который блестела радуга, звон якорной цепи, возвещавший об окончании ее первого длительного путешествия. Она стояла на мостике, прижав к себе Онорину. В глубине ее рождался молчаливый крик, словно это взывали все изгнанники, избежавшие тюрьмы или казни, крик, от которого хотелось пасть на колени: «Новый Свет!»
На этой неизведанной земле могло случиться что угодно, она это понимала и заранее была готова ко всему. Самое главное, что они были свободны и спасены.
Каждый раз по возвращении в Голдсборо она снова переживала миг прилива новой крови, миг обновления сил.
Прибыв в Новый Свет, изгнанники и побежденные снова обретали мужество, иные чувствовали его в первый раз.
Вопреки тому, что ей пришлось перенести у этих берегов, Анжелика не забывала своего первого впечатления неописуемой красоты.
К нему в последующие дни добавилась чудесная радость от известия, что оба ее сына живы. И она никогда не забудет мгновения, когда Кантор, обнаженный, словно молодой бог с Олимпа боролся с волнами в гроте Анемонов и кричал: «Посмотрите на меня, матушка!» К этому примешивалось впечатление от сна, рассказанного Флоримоном перед его отъездом в Америку вместе с Натанаэлем де Рамбур. Ей казалось, что она спит… или что она умерла. Многое здесь казалось призрачным как мечта, так был велик контраст между жизнью в Европе и в Новом Свете.
Итак Голдсборо останется местом, где реальность похожа на мираж, где вас поджидают неожиданные сюрпризы и радости, ослепляющие словно молния.
И эти радостные мысли, которые облегчали душу и наполняли сердце песней, пробуждали в ней нетерпение увидеть тех, с кем были связаны (правда не всегда наилучшим образом, надо признать) первые часы, проведенные на этих берегах.
Там жили гугеноты из Ля Рошели, которых ей и Жоффрею удалось спасти от тюрьмы и галер. Среди них — ее близкая подруга Абигаэль, жена Габриэля Берна, их дети — Мартьяль, Северина и Лорье, которых Анжелика любила, как родных… также — старая Ребекка, их служанка, тетушка Анна, чета Маниго и много других.
Она также готовилась к встрече с Коленом Патюрелем, и это всегда было связано с волнением и искренним удовольствием, в которых она себя никогда не упрекала. Когда она думала о чувствах, испытываемых при виде их губернатора, высокого и грузного, направляющегося навстречу походкой морского волка, приспособившегося к качке, поднимающего руку в знак приветствия, окруженного постоянно детьми, она понимала, что этот человек приветлив, приятен, надежен и даже безгранично предан им обоим в равной степени.
Когда Колен был рядом с ними, Жоффрей и Анжелика чувствовали, что их груз, их заботы разделены уже на троих. Они знали, что в верности Колена по отношению к ним никогда не придется сомневаться.
Дневной прилив отнес их в спокойные воды через фарватер, знакомый и доступный лишь опытным штурманам. Они проделали маневры прежде, чем бросить якорь, ибо несколько кораблей разного водоизмещения со спущенными парусами загромождали проход. Анжелику не интересовало, что некоторые лодочки подплывали к их судну; в основном это были индейские каноэ. Дикари были любопытны, к тому же их интересовало, не удастся ли обменять меха на огненную воду.
Заняв место в шлюпке, которая должна была доставить их в порт, что находился в нескольких кабельтовых, она подняла глаза и вгляделась с улыбкой в пейзаж, ставший для нее родным. Ей бросилось в глаза нечто необычное, напомнившее ей их недавний приезд в Квебек.
— Но… нас никто не встречает, — сказала она, повернувшись к Жоффрею.
Действительно, им еще не доводилось видеть набережную Голдсборо такой пустой, хотя слово «никто» здесь было не совсем справедливо.
Они различили матросов, которые сновали туда-сюда, перекатывали бочки, переносили тюки. Иные просто слонялись вдоль берега, ожидая команды к отплытию, но среди них — ни одного знакомого лица. Не было видно просторных темных платьев дам из Ля Рошели, обычно они образовывали почетную процессию, стоя вдоль набережной рядом с мужчинами в шляпах и с кружевными воротничками; на их лицах с трудом угадывалась скрываемая радость. Не было ни детей, прыгающих через лужи и поднимающих фонтаны брызг, даже птицы не кружили над причалом и не присоединяли свои крики к обычным приветствиям друзей. Военные в полном снаряжении и вооружении не стояли на пристани, как не стояли там живописные пары — результат брака бывших пиратов и королевских дочерей или прелестных уроженок Акадии, встреченных на побережье залива.
