— Возлюбленным Северины, — докончила Анжелика. — Ну, и если так оно и есть — а так оно и есть — то к чему столько переживаний? Вы не устаете опасаться, что у нее интрижка с папистом. Так успокойтесь же. Я могу вас заверить, что претендент на руку вашей дочери принадлежит к реформаторам и из достойной семьи. Вы не испытаете стыда, доверив ему дочь!
— Я был бы обесчещен, доверив свою дочь безответственному молодому человеку, который лишил ее невинности! — взорвался Берн. — Высокородные дворяне принизили высокие цели Реформы.
И он пустился в пространные разглагольствования, где обвинил высокородных дворян, которые принизили цели Реформы, потому что не имели достаточно веры, ее хватило только на то, чтобы создать мятежную партию под самым носом короля. К счастью, буржуазия — суровая, благочестивая, трудолюбивая показала свое настоящее лицо перед испытаниями веры.
Из этого следовало, что бедный и бесчестный наследник семьи де Рамбуров не являлся подходящей кандидатурой в мужья их Северине. Последняя была не хуже, ни лучше этого Натаниэля. Но они были из разных кругов, из разных миров, что делало их союз невозможным и воздвигало между ними непреодолимые барьеры.
— Господин Берн, — сказала Анжелика, — позвольте вам напомнить, что мы находимся в Америке, и что вдали от обычаев и нравов вашего города, ваши взгляды и кастовые принципы выглядят неуместно и смешно.
Посмотрите на меня. Я перед вами. Урожденная Сансе де Монтелу. Я вышла замуж за графа де Пейрак де Моран. В разговоре, который ставит нас по разные стороны баррикад, когда я чувствую, что наши характеры сталкиваются, все-таки никакой кастовый барьер не ограничивает тем наших бесед, не служит препятствием для искренности, хотя вы — почтенный буржуа из Ля Рошели, а я — потомок линии Гуго Капета, или еще какого-либо короля того времени, согласно рассказов господина Молина.
— Вы, мадам, это дело другое!..
— Нет! Мы все похожи и все различны. Вот, что нас сближает и придает нам храбрости… Часто я опускаю глаза и разглядываю ваши башмаки…
— Мои башмаки!.. Но почему?..
— Потому что те же они или нет, но я вспоминаю, что они были на ногах спасителя, которого я видела через окошечко моей тюрьмы, и я не знала буржуа ли это, или судья, стражник, священник или дворянин. Но я кричала ему: «Кто вы бы ни были, спасите моего ребенка, который остался в лесу один». Из-за этих воспоминаний я никогда с вами не рассорюсь, хоть вы это заслужили уже сто раз.
Вот почему я сейчас говорю о том, что меня мучает… Когда-то вы привезли меня под вашу крышу, вы сделали мне добро, потому что по природе добры. А здесь, где вы имеете все, чтобы быть счастливым, вы почему-то позволяете себе зачерстветь.
— В Ля Рошели я был у себя дома. Мне было просто быть добрым и справедливым.
Я обыкновенный человек, повторяю вам, я думаю, что большинство людей предпочитает привычки мимолетным радостям, они мало приспособлены к жизни, которая иногда присылает им страсти, несвойственные их натуре, что интересует их меньше, чем…
— Чем цифровые колонки… Я знаю. Вы смешите меня, господин Берн! Я видела вас, охваченного страстью, в угоду которой вы чуть не пожертвовали и вашим делом, и вашей жизнью, и вашей душой.
Вы думаете, что вы первый и единственный человек, от которого зависели эти жертвы?.. Кто может утверждать, что Авраам не любил свой город Ур, и ему не было горько, когда Бог явился ему и сказал: «Вставай и иди в страну, которую я тебе покажу»?
— Довольно!
Господин Берн заткнул уши.
— Я вам запрещаю, вы слышите?! Я вам запрещаю цитировать мне Библию.
— Хорошо. Я замолчу. Но и вас я поправлю. Библия и Евангелие составляют часть Священного Писания, которые в равной степени уважаются как католиками, так и протестантами. И я напомню вам, что Бог у нас один — Иисус Христос.
Габриэль Берн сдался:
— Всегда одно и то же. Нужно… Или слушаться вас или… потерять вашу дружбу. Вы переворачиваете, вы разрушаете все! Вы принуждаете нас втискивать жизнь в более узкие рамки, которые сами определяете. Крак! Крак! Но знайте, что однажды я не смогу больше слушаться вас, или моя вера, мои принципы обяжут… обяжут меня… порвать… обяжут меня с вами…
Он неопределенно махнул рукой.
— Добровольно отказаться от дружбы с вами обоими! С вами и с ним. Несмотря на помощь и благодеяния, которыми мы обязаны господину де Пейраку. И вовсе не потому, что это зависит от сердца и души, просто это вопрос принципа.
— Со своей стороны я считаю, что дружба — это не то чувство, которое зависит от принципов и догм.
Когда я кого-нибудь люблю, мне невозможно просто вырвать его из сердца и памяти, и вам известно, что вы занимаете там большое место с давних, давних пор. Господин Берн, я всегда к вашим услугам. Можете меня считать вашей служанкой.
В знак крайнего несогласия он покачал головой.
— Вы обезоруживаете меня.
Он вздохнул.
— Женщины нуждаются в гармонии. Они не могут жить без того, чтобы без конца не согреваться на огне чувств.
Она коснулась его руки.
— Слушаться меня или потерять, говорите вы? Что за мысли! Я знаю вас, вы ловкий человек. Вы все сумеете уладить, не слушаясь и не теряя меня.
Они продолжали путь, держа друг друга под руку.
— Это сирота, — продолжала Анжелика, — бедный мальчик без семьи (он понял, что речь идет о Натанаэле). Он скитается вдоль берегов Америки, где ему не находится места, потому что он одинок, потому что он француз и реформист. С моим братом было то же самое: он был один, он был французом и католиком, но все это кончилось, когда он нашел себе невесту. Этот Натанаэль — такой же изгнанник, как и все мы, он скрывается от смерти, которая преследует его с самого рождения.
Я думаю, что вы одобрите мое решение написать Молину. Он знает все. Он найдет его и выяснит, что стало с его наследством во Франции и как можно доставить оттуда большую его часть.
— Дела французских гугенотов не так уж хороши, если верить письмам.
— Однако существуют законы, которыми нужно уметь оперировать и с их помощью добиваться своего, правда, если это — действующие законы.
— Нужно поговорить с королем, — сказал Берн. — Это должен быть некто, кого монарх выслушает с доверием и на кого мы сможем положиться. Может это будете вы?
Анжелика вздрогнула и ничего не ответила.
«Монарх! — подумала она. — Несчастные! Если они думают, что мое вмешательство перед королем может иметь хоть какой-нибудь вес, то они ошибаются. Кто я такая, изгнанница, слабая женщина… А против меня — сборище иезуитов, фанатиков, которые убеждают короля, Франции, что Нантский эдикт устарел и стал бесполезен. И к тому же — нужно переплыть океан. Возвратиться ко двору. Нет, я еще не готова!..»
Вокруг дома Абигаэль росли малиновые кусты, которые привлекали горлиц. Это были красивые птицы, хрупкие и изящные с бежево-голубым оперением и длинной шеей, чье прерывистое щебетание опьяняло.
