Она подняла его.
Ее пальцы дрожали, пока она расстегивала одну за другой пуговицы его камзола, а затем длинного жилета из шелка. Она раздела его как ребенка. Она до спазма в горле боялась, что он поведет себя холодно, это будет знаком трусости, разочарования и, кто знает? — может быть отвращения перед знаками возраста, которые прочтет на ее теле… Но он был нежен и внимателен, готовый к выполнению ее малейших прихотей, стоило ей только дать знак.
Она же научилась произносить слова нежной мольбы, которые до этого времени никогда не срывались с ее губ.
— «Еще… Останься ненадолго!.. Еще раз!..»
Это были просьбы, которым он отвечал не только со страстью, но и с благодарностью.
Так, поддерживаемая очевидными и бесспорными свидетельствами вкуса и необходимости, которые он не уставал проявлять перед ней, мадам де Шольн успокоилась. К тому же, он никогда не скрывал свои мысли. Он был простым ребенком.
Дрожащая от страха разочаровать его, но горящая от любопытства узнать все о нем, она спрашивала его проводя пальцем по его лбу, поправляя кудрявую прядь…
— Где ты?.. О ком ты думаешь?..
Она смотрела на его неповторимую красоту, когда он, опершись о подушки и положив руку на колено, чтобы придержать кружевное одеяло говорил ей:
— Я думаю о нем. Он так далеко… И он так одинок. Это маленькое лесное создание. Его считают диким, с душой, данной дьяволом. (А она тем временем ласкала его гладкую грудь, которая блестела как мрамор среди игры света и тени в алькове.) Но это не так. Он наделен человеческим разумом, и гораздо более добр, чем люди, которые его гонят. Да, некоторые из этих созданий дики и недоброжелательны, потому что привыкли защищаться, разрушать ловушки и делать невыносимой жизнь тем, кто их терзает… Но мой был воспитан рядом с человеком…
Она наконец поняла, что речь идет о каком-то диком животном, неизвестном во Франции, но распространенном в Америке, откуда он только что вернулся.
— Они пугают, потому что природа наделила их черной маской вокруг глаз, что делает их похожими на бандитов и с каждого угла челюсти торчит по острому длинному клыку, словно как у вампиров. Но если бы вы знали, мадам, как трогательна их душа, — он стал словоохотливым, рассказывая ей об этом странном животном, покрытом шерстью, которого сам вырастил, и который следовал за ним как собака… или домашний кот… — Он думает обо мне… Однажды мы забудем друг друга, но я знаю, что он все еще думает обо мне, несмотря на жизненную силу леса, которая владеет им. И если он меня не забывает, это значит, что между нами еще не все кончено. Иногда я чувствую, что он зовет меня. Это не крик о помощи, он не боится ничего. Это — связь, вы понимаете?.. Он связан со мной… Мадам, что вы об этом думаете? Что у нас общего с ним?
Мадам де Шольн приложила усилие, чтобы найти ответ, дать правильный совет, и это усилие привело ее к воспоминаниям о детстве, когда много раз, в башне отцовского замка она разговаривала со старой совой.
Но, внезапно, его лицо озарила улыбка, его уже мучили угрызения совести.
— Милый друг, вот пример неуклюжей попытки привлечь внимание прелестной придворной дамы.
— Все, что исходит от вас, мой дорогой, это великолепно. Я люблю вашу непосредственность, а вы возвращаете мне мою.
— Так проверим же это! — воскликнул он, обнимая ее и покрывая ее изысканными поцелуями.
В его руках, слегка покрытых светлыми волосками, она чувствовала, что забывается, почти теряет голову.
Ей нравилось, что его внешней наивностью скрывается глубокий ум, что в нем столько чувственности, несмотря на кажущуюся невинность. Она не уставала себя спрашивать, а знала ли она до этого настоящее удовольствие, наслаждение?
Однажды она узнала через камеристку, что он всегда улыбался только ей.
— Даже в присутствии короля, мадам, и несмотря на знаки внимания, которые Его Величество оказывал ему, этот молодой господин не веселился. Это мне сказал ваш кучер, а тот узнал об этом от камердинера короля, господина Бонтана.
— Итак… ты говоришь, что только одна я способна вырвать у него улыбку?..
— Этого не может даже король, говорю я вам! Даже я не могу, хотя я пробовала. Только вы, мадам. Это оттого, что у него пристрастие к вам, что вы ему нравитесь. Я не вижу других причин.
— Действительно. Ты уверена? — сомневалась мадам де Шольн, ожидая приговора девушки.
Она находила ее довольно милой и изящной и взяла на службу, чтобы она не потратила жизнь на то, чтобы носить ведра на ферме.
— Вы заслуживаете это, мадам, — сказала она с очаровательной улыбкой.
— Вы это заслуживаете, поверьте мне. Вы так красивы и так добры.
— «Сладострастие пожирает ее», — уверял господин де Марэ, настоящий придворный по духу и по рождению — он был рожден в тайне в кулуарах Лувра одной из фрейлин Анны Австрийской, в день большой церемонии, на которой должны были присутствовать все придворные дамы. Вельможа знал все обо всех, так что можно было подумать, что каждый или каждая поверяли ему самые сокровенные тайны. Однако, это было далеко не так. Наоборот, зная, что он угадывал по взгляду малейший секрет, люди избегали его, если им было что скрывать. Но напрасно. Можно было подумать, что он прячет в каждом углу любого алькова по шпиону.
Мадам де Скюдери, выражаясь более элегантным языком, который начал выходить из моды после того, как его высмеял королевский комедиант Жан-Батист-Поклен, говорила: «Она заблудилась в лесу Страсти, чтобы отдохнуть в гроте Забытья, который стоит на пути ко дворцу Секретных возвышенностей», что было несколько запутанно, но прекрасно передавало реальность.
Это были дни и месяцы безумств без границ. Для мадам де Шольн жизнь замкнулась на часах возбужденного ожидания, в которых смешивались беспокойство, надежды и жгучие страдания. Затем наступало время, когда он приходил и требовал все новых и новых знаний, требовал незамедлительного начала уроков, которым отдавался с радостной и пылкой страстью.
Она находила в нем самую утонченную красоту, очарование и прелесть. Она называла его «мое лакомство». Она не знала ни одного его недостатка.
Она не удерживала его после занятий любовью, когда он хотел ополоснуться. Его запах возбуждал ее сильнее, чем все самые изысканные благовония.
Она говорила ему: Пей! Ешь!
Она сама наливала ему вина, смотрела как он пьет, как блестят его зубы сквозь хрусталь, она смотрела, как он, не поправляя белья, соскользнувшего с его обнаженного плеча, выбирает персик, такой же нежный, как и его щека, и надкусывает его с аппетитом и желанием наслаждения.
И последней каплей в океане ее обожания стало открытие, что этот юный принц, слишком достойный, слишком красивый, который имел над ней полную власть и одним нечаянным словом мог причинить ей нечеловеческие муки, этот мальчик был добр.
Она была опьянена, она почти бредила.
