Он сделал шаг вперед.
Она спряталась в укрытие, держа его по-прежнему на мушке.
— Не приближайтесь!
Он остановился.
Он говорил тихо, словно пытаясь смягчить ее гнев. Он говорил, что, находясь в военной кампании, он узнал, что большой отряд ирокезов находится в районе Кеннебека.
И вот, находясь возле Вапассу, он почувствовал внушение с Небес, которое давало ответ на столько душераздирающих вопросов, которыми он задавался в течение такого большого отрезка времени.
— Я понял, что пробил час выполнить миссию, которой я так долго избегал.
— Понимаю! Реванш за поражение при Катарунке… Не думая, что вы нападаете на меня и моих детей.
— Да я и не догадывался, что вы находитесь здесь. Ведь нам сказали, что вы и господин де Пейрак уехали, как это происходит каждое лето.
— И вы явились сюда, как вор!.. Как в Катарунке, еще один раз!
Он не хотел ее слушать, он высказывал все, что считал нужным, чтобы выполнить свою миссию до конца, словно он был на Голгофе.
— Вы должны следовать за нами, мадам де Пейрак, с вашими детьми и слугами. Из Вапассу мы доберемся до Французского залива, чтобы отправиться на завоевание чудесной страны Акадии. Погода еще позволяет.
— И вы рассчитываете на мою помощь, чтобы предоставить вам наши поселки Кеннебек и Пенобскот и открыть вам путь на Голдсборо?
— Друг мой, — ответил он. — Вы женщина, прелестная женщина, и какой бы вы ни были — вы все-таки женщина. Нужно, чтобы вы поняли. Ни вы, ни ваш супруг не можете противоречить словам святого. Перед смертью Себастьян д'Оржеваль указал нам путь и показал истинную суть вещей. Сомнения и поиски других путей ведет к ереси. Небрежение к запрету приводит к греху. Мы должны искоренить зло.
— Вы запутались. Зло не там, где вы его видите. Ведь вы сейчас, как и прежде, — наш друг.
— Я слеп, как Адам. Вы были для меня искушением. Я слишком поздно спохватился. Но сдайтесь, мадам. И вы будете прощены.
— Вы безумны. Все, что вы говорите, — ложь, и вы это знаете. Рыцарь, одумайтесь, проснитесь! Ее нет здесь, женщины-искусительницы. Ее здесь нет. Вас предали… Вы сами себя предали… Возьмите себя в руки… Отзовите ваших людей. Призовите к порядку дикарей… Оставьте нас в покое.
Она, должно быть напрасно, добавила:
— Вапассу вам не принадлежит, и я буду защищать его до последнего. Поступая таким образом, вы возмущаете подданных и расстраиваете короля.
Он напрягся.
— Любая частица земли принадлежит Господу, — сказал он, повысив голос, — и должна быть возвращена в руки тех, кто служит ему и его законам. И он сказал: «Кто не со Мной, тот против Меня…»
Казалось, он охвачен вихрем противоречивых мыслей, которые вызывали тревогу на его лице.
— Вы были искушением, — повторял он. — Я не хотел знать это, и, однако, все происходит одинаково, все повторяется. Вечная трагедия. Женщина всегда будет сбивать с пути праведного стража предначертаний и воли Господа. Мне следовало бы помнить об этом и не забывать, что Адам уступил искушению и ввергся в заблуждение.
Внезапно Анжелика почувствовала усталость. Ее руки с трудом держали тяжелый мушкет. Она не очень много тренировалась в течение года. В плечах возникла резкая боль, которая отдавалась в затылке и даже в мускулах лица, напряженных, чтобы не упустить прицел.
На мушке она держала человека в сером плаще с белым крестом на груди, словно символом мистического безумия, который медленно приближался, произнося слова, которые она считала ошибочными… и даже глупыми…
«Даже глупыми…», — подумала она, захотев закричать от горя.
Она знала его так близко, и он был совсем другим, излучающим свет и правду, не страшащимся покинуть старые пути, чтобы попытаться еще дальше проникнуть в разные аспекты забытого долга.
Где был тот, ее старый друг из Квебека, который запечатлел целомудренный поцелуй на ее губах в саду губернатора?..
Офицер, вельможа, рыцарь Мальты, который был здесь и пытался увлечь ее на гибель в перипетии религиозной и политической борьбы, в сражения и убийства, был лишь тенью, лишенной души. «Другой», фанатик-иезуит, его друг, отравил его сердце.
Она знала теперь, что он смотрел на нее другими глазами, глазами мертвого иезуита, и что против этого ей невозможно было сражаться.
Вот он снова пошел.
— Остановитесь! Остановитесь! — зарычала она. — Не приближайтесь!
Она выпрямилась, без ума от ярости, охваченная отчаянием перед фантомом своего друга-рыцаря, который подчинил себя власти другого, который отдал себя, даже не осознав этого, в сети демонической сообщницы иезуита, Амбруазины, воцарившейся на земле Канады. Он продвигался с выражением нежности на лице, тогда как она умоляла его остановиться; она выпрямилась, обезумев от боли и негодования, страшась собственного бессилия и того, что она может уступить. Она видела, как тает ее воля к сопротивлению, понимала, что ее уверенность в необходимости любой ценой защищать Вапассу начинает расшатываться. Но она осознавала, что если уступит, это будет наихудшим, это будет гибелью ее и ее детей, что она отдаст на разграбление все плоды их трудов, что она предаст Жоффрея, который вдалеке борется за них, рассчитывая на нее, что она нанесет ему удар в спину.
«Они» добились бы этого в конце концов. Послужить причиной гибели мужчины «выше других» и убить их любовь? Никогда!
И вот она выпрямилась, она была сурова в своей борьбе против новых невидимых монстров, которыми были ее слова, они должны были парализовать и усыпить, и она вскричала изменившимся голосом, который разнесся далеко над лесом и горами:
— Вы ошибаетесь! Змей не здесь!.. Он там, откуда вы пришли… Он завлек вас в ловушку… Он восторжествовал над вами, господин де Ломенье. И он вас задушит… Он вас задушит!..
Вдруг она поняла, что он может воспользоваться их диалогом, ее возбуждением, чтобы дать время солдатам окружить их, что она стоит во весь рост и может стать жертвой пули. Тогда она спряталась в убежище, прицелилась, прижав ружье к щеке так, что барельеф инкрустации впился в кожу, но она не почувствовала боли, была только ярость. «Мое оружие, не предай меня! У меня есть только ты!»
— Не двигайтесь, рыцарь. Или я стреляю.
Не слыша ее, он продолжал идти, словно не видел Анжелику, или, наоборот, видел лишь ее.
Она выстрелила.
Теперь он лежал, вытянувшись посреди равнины, и, казалось, прошли часы, а она все смотрела на бесчувственное тело, не в силах помочь.
Он был там, убитый ею друг, рыцарь Мальты, так печально оставленный всеми в час смерти, чье тело, измученное профессией воина, долгими часами молитвы, светскими обязанностями, теперь вновь обрело прежнюю изысканность и элегантность.
Наступал вечер, и в сумеречном свете, который выделял контрасты, она различила возле трупа длинную струйку крови.
