Через пятнадцать минут я уже заводил мотор. Палатку я не ставил, поэтому возиться со сборами не пришлось. Покидав в багажник инструмент и посуду, я сел за руль и включил фары. Сумерки сразу превратились в непроглядную темень. Да и пусть их! Дорогу я знал достаточно хорошо, чтобы не тыкаться с выездом из леса.
Мне не терпелось вернуться домой. Очень хотелось заняться свитком. Судя по его величине, это самая большая из когда-либо найденных новгородских берестяных грамот. Интересно, сколько она может стоить?
Я постарался припомнить любителя подобных уников среди своих знакомых, но не сумел. И тут же усмехнулся, поймав себя на корыстных думках. Вот что значит кладоискатель: сразу стал прикидывать, кому продать. Да зачем мне теперь это нужно? Денег у меня хватает, могу позволить себе самостоятельное изучение находок. Как обрабатывать бересту я, в принципе, знаю, на истфаке учили. Разверну и попытаюсь прочесть. Это благородное дело должно скрасить досуг археолога-интеллектуала. Даже если этот археолог – «черный».
* * *
«Се азъ Онкифъ Посникъ пишю рукописание при своем животе. В лето 6953 на Прокла прииха в Сосню люди Юреве и осудареве, азъ в том селе осподинъ бы. Наехав розбоемъ на Памфиловъ дворъ, на сына ево на Иванка, животъ розграбили на 20 рублев. Во Стехновомъ дворе наимиту голову отрубили, а и кхъ бе взвесте нетъ, а животъ взяле. У Мартыне дворъ розграбили, да и людей перебили, перекололи, Ондриеву житницу и дворъ розграбили, а взяли на 60 рублевъ. Тако немочно жить».
«Взя есме котълъ и 350 рублевъ тамо влож до и на капище зарывъ, идеже бе кумиры камены Перунъ, Хърсъ, Дажбогъ, Волосъ, Сварогъ и Сварожичь, Симарглъ, Стрибогъ и Макошъ, во круге томъ, и жърети имъ приносъ. Аже не будътъ остатка детей моихъ, никому не можно котълъ имати, бе бо стрещи кумиры сокровенно, а тому татю чарование творяху. Азъ жерцомъ бы».
Грамота, к моему удовольствию, оказалась действительно большой. Состояла она из двух длинных кусков бересты, распарив которые я осторожно развернул и зажал под стеклом письменного стола. Сфотографировав начерки, я принялся за расшифровку с оригинала. Понять текст оказалось не так уж сложно. Новгородская орфография середины пятнадцатого века особых затруднений не вызвала, и вскоре я сумел разбить сплошные строчки на отдельные слова, большинство которых оказались знакомы.
Селище, которое я раскапывал, было когда-то деревней Сосня. Произошедшая в ней трагедия послужила причиной составления старостой Онкифом Посником завещания своим детям крупной суммы, укрытой им на капище языческих богов, поклонником коих он оставался, несмотря на пять веков активно насаждаемого христианства.
Впрочем, язычники на Руси сохранились по сей день. Вывести эту заразу не удается никаким «огнем и мечом». Как и во всем мире. В Японии синто, в Индии – индуизм, а у нас культ природных стихий. Каменные болваны, которых Онкиф с таким тщанием перечислил, являлись образами очень древних божеств. Одно то, что они были вырублены из камня, свидетельствовало, насколько рано было основано упомянутое святилище. Новгородским землям более пристало иметь деревянных идолов. Они и были там распространены в эпоху расцвета троянского культа – вплоть до десятого века, когда дружинники княгини Ольги под корень вырубили нехристей. Однако полностью уничтожить никакую религию невозможно. Ликвидация отдельных адептов, будь то пожираемый римским львом христианин или сожженный на костре из деревянных истуканов волхв, только укрепит веру остальных, которые фанатично передадут ее своим детям. Что и происходило в языческой деревеньке Сосня, где староста был по совместительству главным жрецом. Между прочим, соснинское капище было из крупных, судя по количеству упомянутых кумиров. Не исключено, что их туда свозили на хранение. Однако поселение вырезали вовсе не по религиозным мотивам. На основе прочитанного даже мои скромные познания позволяли предположить, что поводом явились поборы в пользу какого-нибудь присланного из Москвы крупного должностного лица. Середина пятнадцатого века вообще была черной для новгородцев, а датировка моей грамоты точно соответствовала 1445 году. В те времена летосчисление велось от сотворения мира, и, чтобы приравнять даты к нашему календарю, требовалось вычесть 5508 из 6953.
Приведя текст в удобочитаемый вид, я занялся изучением спецлитературы по этому периоду. В Новгородской Первой летописи по 6953 году я нашел следующее: «Того же лета приеха в Новъгород с Москвы князь Юрьи Лугвеньевич, и новгородцы даша ему коръмление, по волости хлеб, а пригородов не даша». Вот, значит, князь и кормился в меру своих способностей к дипломатии, взимая дань методами, не сильно отличающимися от действий современной Налоговой полиции.
Этой версии как нельзя более соответствовала датировка завещания. Проклов день – 12 июля. По условиям докончаний
[2]
взыскание податей княжескими людьми допускалось только после Петрова дня, то есть после 29 июня. Следовательно, творившийся в Сосне грабеж был узаконен, а уж лес рубят – щепки летят.
И тут я с горечью подумал, что такая пословица могла родиться только на Руси.
В том же двенадцатом томе «Полного собрания русских летописей» обнаружилось подтверждение: «А в то время не бе в Новегороде правде и праваго суда, и въсташа ябетници, изнарядиша четы и обеты и целования на неправду, и начаша грабити по селам и по волостем и по городу; и беахом в поруганье суседом нашим, сущим окрест нас; и бе по волости изъежа велика и боры частыя, криц и рыдание и вопль и клятва всими людьми на стареишины наша и град наш, зане не бе в нас милости и суда права». Прямо как сейчас. Так же и правительство ругают. Разница лишь в том, что окончательный срок подачи декларации о доходах сдвинулся малость назад – до первого апреля, на День дураков. Я, кстати, во времена обязательной подачи деклараций от физических лиц, этот священный долг похерил. Декларировать мне было нечего, да и кормить незнакомых людей на собственные деньги претило. Я даже ИНН не получил. На работе не числюсь, налогов не плачу и могу лишь предполагать, какая участь меня ожидает: вызовут в Налоговую инспекцию раз, другой, а там и отстанут. Либо по чьему-то навету вломятся в квартиру судебные приставы с милицией. Тогда история с Сосней повторится.
Я помотал головой, разгоняя тоскливые думки, и ошалело уставился на часы. Ух ты, ничего себе! Все-таки процесс изучения древней рукописи – штука затягивающая. И утомительная, между прочим. Читать с оригинала оказалось непросто. Дукт был неровный, штрихи неразборчивые. Дело в том, что березовая кора имеет продольные прожилки, а царапать на них неудобно. Онкиф Посник старался пропускать их, процарапывал с меньшим нажимом, отчего строка была плохо заметна даже через лупу. От увеличительного стекла в глазах появилась резь, да и башка заболела. Я решил сделать передышку.
За окном была глубокая ночь. Кабинет в результате моей лихорадочной деятельности напоминал лабораторию доктора Фауста, где вот-вот должен был появиться черт. Я вылез из кресла и побрел на кухню. Разумнее всего было бы сразу лечь спать. Маринка так и сделала. Ждать меня не стала, знала, что это надолго. Но присоединяться к ней я не спешил. Захотелось испить кофею. Люблю крепкий кофе в любое время суток, и даже столь поздний час не помеха! На кухне я достал джезву, высыпал из кофемолки что там оставалось, прогрел, залил кипятком и поставил на огонь.
