Анжелика поручилась ответственному лицу, представившемуся чиновником одновременно епископства, ведомства прево, судебной канцелярии и службы досмотра (ведь речь шла о важнейшем деле, касавшемся репутации порта места, через которое нежелательные личности могут пробираться во французскую колонию, а также интересов ведомства по религиозным делам, выполнявшего поручения королевской администрации), что на борту ее судов нет ни одного приверженца так называемой реформистской церкви. При этом она прятала за спиной скрещенные пальцы, ибо ее слова грешили против истины (во всяком случае, по части членов экипажа), однако собеседник остался удовлетворен ее заявлением и отказался от мысли прогуляться по кораблям и допросить каждого моряка.
Чиновник держался любезно. Он выразил сожаление из-за необходимости предъявлять стандартные требования к столь дорогим гостям Новой Франции, соотечественникам в придачу, которых господин Фронтенак наилучшим образом отрекомендовал лично ему, прежде чем уехать. В Квебеке известно также о дружеском расположении его величества короля Людовика Четырнадцатого к семейству Пейраков.
Однако закон должен относиться в равной степени ко всем, особенно если целью его соблюдения является борьба с такой зловредной, поистине смертельной заразой, каковой является появление здесь, в оплоте католичества в Новом Свете, носителей бацилл протестантской ереси. Новая Франция, продолжал он, никогда не забудет об уроне, нанесенном ей изменниками Бога и Отечества братьями Кирк, которые завоевали Квебек для Англии в 1629 году, изгнали Шамплейна, тогдашнего губернатора, и на протяжении пяти лет удерживали город.
Анжелика не стала ему противоречить. Она лишь радовалась в душе, что не взяла с собой Северину Берн.
В первое посещение Квебека ей не выпало счастья общаться с этим человеком видимо, Жоффрей сам решил с ним сложную проблему протестантов. Тогда она видела его только издали. Теперь же он, полный осознания собственной значимости, разглагольствовал без умолку:
— Неуклонная бдительность дает неплохие результаты. Новая Франция может похвалиться репутацией единственной французской провинции, избавленной от этой заразы. Сперва гугенотская угроза была здесь сильнее, чем в других краях, ибо гугеноты вообразили, что, переправившись через океан, они могут свободно исповедовать на французской земле свои греховные верования. Однако все они были выслежены, поскольку благочестивые прихожане проявили похвальную бдительность. Мать-настоятельница Катерина из монастыря августинок, узнавшая, что среди новоприбывших переселенцев, сказавшихся больными и помещенными в больницу, есть скрывающиеся протестанты, тайно извлекла кость из мощей святого мученика отца Бребефа и растолкла ее, предложив предполагаемым протестантам вместе с едой. И, представьте себе, все эти непреклонные упрямцы по прошествии двух недель превратились в кротких ягнят, в сущих ангелов, пожелавших перейти в истинную веру, и прилюдно, с замечательной искренностью отреклись от прежней ереси.
Анжелике уже доводилось слышать о растолченных мощах, однако она сделала вид, что внимает рассказу впервые. После всех ужасов, случившихся в Салеме, борьба с ересью в Новой Франции представлялась вполне безобидной возней.
В конце концов она пригласила чиновника сесть и предложила ему белого вина, не зная, действительно ли он испытывает к ней дружеские чувства или же желает дать ей понять, что далеко не глуп и продолжает испытывать подозрения к этим «независимым» чужестранцам из Голдсборо, основа процветания которых была заложена переброской шестидесяти гугенотов из Ла-Рошели на землю Акадии.
— А если он — шпион короля? — предположила Полька, глядя, как удаляется непрошеный гость. — Иногда мне приходит в голову такая мысль. С тех пор, как пошли разговоры об отмене Нантского эдикта
[20]
, он пыжится на глазах.
Здесь только об этом и говорят. Да, а еще о светских негодяях, подсыпающих яд в кубок соседа по королевскому двору! Только такие новости к нам и приходят из Франции. А шляпы-то, шляпы — все сужаются! Когда нам вернут наши прежние шляпы с широкими полями, защищавшие наших мужчин от дождя и солнца, скрывавшие их лица, когда им не хотелось быть узнанными, и на которые можно было водрузить перышко хоть фазана, хоть самого лучшего петуха, а не только огрызок страусиного хвоста, какими нас изо всех сил снабжают жители другого полушария! О, чудесные огромные шляпы, которые с такой элегантностью сдергивали с голов, желая поприветствовать дам! Помнишь этого египтянина Родогона? А Калембредена?
Анжелика гадала, что означает проповедь Польки на тему о широкополых шляпах…
Беседы с Полькой благотворно действовали на ее настроение. После них она переставала тосковать и начинала взирать на мир более философски. Чтобы сполна использовать редкую возможность посплетничать с подругой, Анжелика отложила на день отплытие из Квебека, тем более, что ее небольшой кораблик «Рошле» следовало подготовить к приему пассажирок. «Радуге», имевшей слишком большую осадку, чтобы подниматься выше по течению, предстояло остаться на рейде под командованием д'Юрвиля, который наслаждался комфортом и был не прочь пожить в городе, где у него было немало знакомых дам.
Жара тем временем стала испепеляющей. Днем ждали грозы, но она никак не могла разразиться. Люди обливались потом и испытывали страшную жажду.
Однако в покоях мадам Гонфарель, соседствовавших с салоном, где маялись ее клиенты, за которыми она могла подсматривать через особый глазок, было не так жарко, поскольку окна выходили здесь на северную сторону. Кроме того, у гостиницы был свой колодец, из которого доставали холодную, освежающую воду.
Полька высыпала на стол полные корзины фасоли или гороха, и они усаживались лицом друг к другу, чтобы за лущением предаться беседе.
— Я никогда не забывала, что фасоль, горох и прочее — кушанья королей!
Нищим доставались одни очистки, да и то, если повезет. Так что откуда им знать, каков этот вкус? Я очень дорожу своим огородом!
И она пересыпала из ладони в ладонь щедрую горсть, любовно разглядывая горошины.
— Изысканная еда! Только здешний люд настолько пристрастился к более обильным блюдам, помогающим телу сохранять тепло, что я остаюсь со своим горохом в одиночестве.
Впрочем, в примыкавшей к дому летней кухне распространяло аромат телячье рагу в красном вине…
— Скажи-ка, Полька, почему я не вижу твоего мальчика, толстощекого крепыша?
— Он уже давно ушел в леса.
— Такой молодой!..
— Зато крепкий! Нам не удалось его удержать. Пушнина — это болезнь, от них лихорадит всю молодежь. К тому же здесь нет иного способа разбогатеть.
