Одна из песенок, которую девочка, в отличие от прочих, могла спеть целиком, заставила Анжелику прислушаться:
Голосистый соловей, голосистый соловей, Научи меня скорей, научи меня скорей Как мне мужа отравить?
Он ревнивец — как мне быть?
Отправляйся за моря Там волшебная змея:
Между серебром и златом Разруби ее булатом, Кожу поскорей сними И из сердца яд возьми…
— Вот, значит, какие песни вы разучивали у урсулинок? — удивилась Анжелика.
— Это же история Ломбардской Дамы, отравительницы! — попробовала оправдаться Онорина.
— Да, но она трагическая — и тревожная.
Так Анжелике пришлось заговорить с Онориной о своем собственном детстве.
Она объяснила дочери, что не была отдана в детстве в монастырь, потому что семья ее была хоть и благородной, но бедной. Онорина засыпала ее вопросами: что значит «благородная, но бедная»? Разговор зашел о гобеленах из Бергамо, украшавших сырые от ветхости стены. Однако иных деталей, кроме стен, завешанных этими мокрыми клочьями, оставшимися от былой роскоши, в ее памяти не нашлось. Да, они с сестрами тряслись в кровати зимними ночами, но скорее от ужаса перед призраком, нежели от холода. Им было тепло втроем в большой кровати. Старшая, Гортензия — где она теперь? Во Франции. А где именно? Несомненно, в Париже. Меньшую звали Мадлон. Мадлон умерла…
Неужели причиной ее смерти стала страшная бедность? Или страх? У Анжелики снова сжалось сердце, как случалось всякий раз, когда она вспоминала о Мадлон. Она никогда не могла избавиться от ощущения, что Мадлон умерла потому, что оказалась незащищенной перед ударами судьбы.
— Не грусти! — сказала Онорина, беря ее за руку. — Это случилось не по твоей вине.
Каким был ее отец? Что делала ее мать? Занималась ли она сбором растений для настоек? Нет, только фруктами и овощами в огороде.
Анжелике представилась ее матушка в огромном капоте; она смутно помнила, как та осанисто шествовала к шпалере с поспевшими грушами. Анжелике казалось, что она забралась на самое небо, соревнуясь с солнцем. Ведь она, неисправимая дикарка, сидела на дереве и, вцепившись в ветку, наблюдала за матерью своими зелеными глазами. Что ей понадобилось на этом дереве?
Ничего. Она просто притаилась среди листвы, мечтая, что ее так и не заметят. Правда, мать все равно ничего бы не сказала… Анжелика, будучи ребенком, обожала наблюдать, подсматривать. Она настолько впитывала в себя каждое мгновение, что оно надолго запечатлевалось в ее памяти со всеми деталями: жужжанием мух, упоительным ароматом нагретых солнцем плодов.
— Благодаря ей, нашей матушке, баронессе де Сансе, мы вкусно ели.
— А глаза у нее были такие же, как у тебя?
Анжелика спохватилась: оказывается, она уже не помнит, у кого из родителей были светлые глаза, кто наградил ими детей — кого голубизной, кого отблеском изумруда… Надо будет справиться у Жосслена, старшего брата.
Впрочем, она все еще не верила до конца, что ее ждет встреча с ним.
Чуть дальше Труа-Ривьер поток снова расширялся, разливаясь в озеро Сен-Пьер. Было известно, что здесь частенько гуляют крепкие ветры.
И действительно, корабли совсем скоро начало слегка трепать подобие бури.
Стоя на палубе «Рошле», пассажиры наблюдали за индейскими пирогами, взлетающими на гребне волн. Тут подоспел Барссемпуи и сказал, что одна из пирог, на которой он как будто различил духовное лицо, терпит бедствие.
На воду была спущена шлюпка, и совсем скоро на борт, поливаемые дождем, поднялись двое индейцев, чья пирога в конце концов затонула, и их пассажир, чернорясник, представившийся отцом Абдиниелем.
Анжелика уже давно научилась соблюдать осторожность, имея дело с иезуитами.
Этот сперва показался ей невозмутимым, не испытывающим к ней ни вражды, ни симпатии. Он поблагодарил ее за оказанную помощь. Крохотное каноэ, на котором вместе с ним плыли двое индейцев-катешуменов, направлявшихся в Сен-Франсуа-дю-Лак, выбросило на скалы, где острый камень пропорол казавшийся таким прочным борт. Прежде чем люди успели попрыгать в воду, чтобы выбраться на берег, каноэ попало в водоворот и мгновенно очутилось на середине реки. Все быстрее разминая челюстями свою вечную смоляную жвачку, индейцы принялись заделывать пробоину, пока святой) отец вычерпывал воду.
Однако, несмотря на отчаянные усилия, они не сумели удержать свою посудину на плаву. К счастью, в этот момент подоспела подмога. Слава Богу, не реке Святого Лаврентия всегда хватает кораблей и лодок, чтобы вызволить терпящих бедствиепутешественников. Таково великоеречное братство.
Анжелика заглянула в письмо мадам Меркувиль, чтобы проверить, как зовут иезуита, с которым та советовала иметь дело, заступаясь за пленных англичан. Удача оказалась на ее стороне: перед ней стоял духовник из индейской миссии, где вполне мог оказаться кто-нибудь из англичан.
Иезуит подтвердил, что его паства — абенаки, обитающие в том самом обширном лагере, бывшем торговом форте, где скопилось большинство крещеных сыновей и дочерей этого племени.
Она воспользовалась тем, что им пришлось свернуть к устью реки Сент-Франсис, чтобы высадить там спасенных, и заговорила о выкупе, пересказав предложения, выдвинутые Массачусетсом. Родичи пленных, уведенных в Новую Францию, просили Пейраков довести их мольбы до сведения тех, кого это касается, ибо знали, что те как французы и католики способны уговорить своих соотечественников на уступку.
Жоффрей и она согласились посредничать, руководствуясь чувством сострадания.
Ее гость, которого она пригласила в каюту, где обычно играли в карты, и который, хоть и вымок до нитки, отказывался от одеяла и от теплого питья, говоря, что в такой жаркий летний день холодное омовение как раз кстати, внимательно выслушал ее, после чего спросил, не могла бы она назвать ему хотя бы несколько имен. Она начала с семейства Уильямов.
Немного поразмыслив, собеседник ответствовал, что знает этих людей. Он отлично помнит, как они оказались в Сен-Франсуа-дю-Лак. Их привез из Новой Англии отряд этшеменов года два тому назад. Ведь его, отца-иезуита, призвали к изголовью того из Уильямов, у которого оказалась рваная рана на ноге и который вскоре после этого скончался. Умирающего, несмотря на все старания, так и не уговорили отречься от ереси, чтобы предстать перед Создателем очищенным.
Иезуит припомнил и женщину, оставшуюся вдовой с двумя детьми на руках: мальчиком пяти лет и девочкой, родившейся уже в лесу, во время перехода в Новую Францию. Кажется, малышку выкупили сердобольные люди из Виль-Мари-дю-Монреаль, которые окрестили ее и приняли к себе в семью.
Мальчик после крещения был усыновлен вождем абенаков из племени каннисебиноаксов, или канибасов, которые забрали его с собой на озера, откуда они родом, — кстати, это явствует из названия племени, означающего «те, что живут подле озера».
Итак, в Сен-Франсуа-дю-Лак оставалась только матушка Уильям, ее купил человек из племени канибасов. Иезуит уверял, что женщина никуда не делась, поскольку канибас, добрый прихожанин, всегда держался вблизи миссии.
