— Вы забываетесь… Вы забываетесь, — возмущалась Бертилия, сотрясаемая Севериной, как сливовое дерево, — дуреха, вы этакая, у меня уже есть… муж.
— Вот уж не повезло неудачнику! Мало он вас бьет. А ну-ка, извинитесь за ваши подлые речи. Во-первых, госпожа Анжелика никакая не седая. У нее золотистые волосы, и все ей завидуют. А вот ваши, если только вы не ополаскиваете их в ромашке… Ха, вот тебе раз, да это настоящий пырей…
И она вцепилась в аккуратно уложенные локоны Бертилии Мерсело, которая, возопив от ярости и боли, в свою очередь, ухватила Северину за волосы, длинным шатром рассыпавшиеся по ее плечам.
Салемские зеваки с благоразумной осторожностью отступили на несколько шагов, опасаясь, как бы и им самим не перепало от этой рукопашной, образовали круг и вслушивались в живой диалог, отмечая про себя, что французский — в самом деле очень красивый язык, и даже явно непарламентские выражения непохожи на площадную брань. В их представлении эти напевные и мелодичные звуки придавали нечто поэтическое тому зрелищу, какое являли собою две красивые папистки, как мегеры таскавшие за волосы и награждавшие друг друга тумаками , вздымая красную пыль их добропорядочного городка.
Этот инцидент, решительно пресеченный вмешательством гугенотов, уроженцев Ла-Рошели Мерсело и Маниго, мог сойти за последнее в летнем сезоне представление, данное «иностранцами» в Массачусетсе.
Глава 14
— У этой Бертилии каменное сердце, — жаловалась Северина Анжелике, которая, как только они взошли на борт, подозвала ее к себе, чтобы обмыть бензойной водой полученные в бою ссадины. — От нее одни только огорчения и ссоры.
Ведь это из-за ее кокетства повесили на грот-мачте мавра господина де Пейрака во время нашего путешествия через Атлантику. Поверите ли, госпожа Анжелика, я даже по ночам просыпаюсь, вспоминая об этом. Мне так жаль несчастного негра. А еще господина де Пейрака, которому пришлось повесить своего слугу. Из-за этой подлой дуры. Хорошо еще, что Куасси-Ба не было с нами на корабле. Тогда господину де Пейраку пришлось бы повесить и его, что было бы еще ужаснее.
— Куасси-Ба никогда бы не поддался на ее провокации.
— Фи! От этой Бертилии Мерсело всего можно ожидать. «Они разбудили злобу людскую и уже не в силах сдержать коней», — процитировала она.
— Оставь в покое свою Бертилию Мерсело! Ведь ее нет на нашем корабле. Ей предстоит продолжить путешествие с отцом в Новую Англию.
— Какой подарочек англичанам! Стоит мне вспомнить, как она обозвала меня черной и худосочной козявкой… И еще в присутствии… в присутствии…
Анжелика догадалась, что Северина имеет в виду молодого долговязого Натанаэля де Рамбурга, треугольное лицо которого, возвышающееся над зыбью голов и остроконечных шляп, она, как ей показалось, заметила перед отплытием.
— Послушай-ка, Северина, — обратилась она к ней, — ты больше не встречалась с этим молодым уроженцем Пуату, другом Флоримона, который так не вовремя зашел навестить меня накануне родов?
— Было дело! — подтвердила Северина с лукавой улыбкой. — Два или три раза.
Но он слишком застенчив, и мне не удалось убедить его еще раз зайти к нам в дом, вечно заполненный посетителями.
— Как жаль! Я собиралась сообщить ему о его семье. Весьма довольная собой, Северина рассказала Анжелике, что побудила молодого человека присоединиться к группе французских гугенотов, с которыми г-н Маниго сошелся в Салеме и пригласил с собою в Голдсборо. Среди них находился уроженец Шаранта, потомственный обойщик, у которого квартировал Натанаэль с тех пор, как прибыл в столицу Массачусетса, не зная толком, как собою распорядиться. Он сейчас в их компании на борту «Сердца Марии», одного из кораблей эскадры, сопровождавшей «Радугу». Анжелика поблагодарила ее за эту инициативу. Долг, который ей предстояло выполнить в отношении этого мальчика, был тягостен: сообщить об убийстве всей его семьи, случившемся шесть лет назад, о чем ему ничего еще не было известно. Теперь же, зная, что он плывет вместе с ними, она решила не спешить с печальными вестями. Как-нибудь она пригласит его на «Радугу» и бережно расскажет обо всем.
А пока они выходили из порта, Анжелика изъявила желание подняться на полуют, чтобы, бросить прощальный взгляд на город.
Ветер был попутный, и они быстро продвигались вперед. Маленький город внизу превратился в гирлянду кирпичных труб, коньков и остроконечных крыш, озаренных пурпурным закатным солнцем, отряжавшимся в оконных стеклах, а также, подобно пляшущим в лучах света легким алмазным пылинкам, — в декоративных кусочках стекла, инкрустированных в антаблементы и дверные рамы.
Он синел на перламутровом фоне заката, множился точками зажигаемых в домах свечей и медленно исчезал в тени своих островов, огибаемых и оставляемых позади кораблем. Он казался в этом вечернем полусвете таким набожным и кротким, живущим лишь молитвами и трудом во славу Господа…
В первый же вечер на борту «Радуги» был организован веселый ужин при свечах в помещении, именуемом картежной или залом совещаний, служившим также салоном и офицерской столовой.
Из-за сильной жары, хотя корабли вышли уже в открытое море, окна были распахнуты на балкон, представлявший собою галерею, тянувшуюся вдоль задней верхней палубы.
Этажом выше находились апартаменты графа де Пейрака и его семьи с таким же балконом, нависавшим над офицерскими балконами, где можно было спать по ночам на широких диванах, расставленных на восточный манер, а также отдыхать днем, если ветер на верхней палубе был чересчур сильным.
Прощаясь с миссис Кранмер, Анжелика подыскивала слова, долженствующие смягчить неприязнь и горечь ее хозяйки, вызванные причиненным ею беспокойством, а также выразить признательность за множество оказанных гостье услуг:
— Милая хозяйка, вы были нашим ангелом-хранителем, и я не забуду этого никогда!
Однако в ответ на эти заверения дочь Самюэля Векстера явила на лице выражение горечи и ни словом не обмолвилась с ней на прощание, сделав лишь холодный реверанс, повторенный собравшимися вокруг нее детьми — девочками в воротничках и с бантиками на груди, мальчиками в коротких штанишках, черных и серых сюртуках, застегнутых на все пуговицы до подбородка, еще-более чопорными, чем их деды.
Анжелике стал окончательно понятен смысл этой холодности только после того, как за столом сопровождавший их лорд Кранмер, позабыв об опечаленной супруге, оставшейся наедине со своими четками и Библией, радостно поднял бокал французского вина за здоровье своих гостей.
Бедная леди Кранмер! Анжелика, очутившаяся наконец-то наедине с Жоффреем на балконе над верхней палубой, благословляла небеса, оказавшись среди тех, кто в преддверии ночи обретает свою любовь.
Тишина и уединение окружали их, они перебрасывались короткими фразами, и она вполголоса задавала ему вопросы.
— Мне было страшно, — говорила она, вспоминая часы смертного ужаса, пережитого ею в Салеме, — я думала, а вдруг Бог хочет наказать меня…
