С моря доносились глухие протяжные звуки: возвращавшиеся домой рыбаки трубили в раковины, чтобы не столкнуться с лодкой соседа. Где-то вдали раздалось прерывистое пение охотничьей трубы. Метрдотель Тиссо извещал господина графа, что кушать подано. Несмотря на туман, хлопьями висевший в воздухе, звуки эти доносились до ушей тех, кому они предназначались.
— Почему «наконец»? — удивленно спросил Жоффрей, продолжая беседу.
— Потому что вы до сих пор не ответили, зачем вы их купили, проездом через Род-Айленд, перед отъездом в Нью-Йорк. А с того времени прошло уже три месяца, если не больше…
Напрасно он считал себя внимательным супругом, кое-что все-таки от него ускользало! Разве плохо, что она хочет все знать о его делах, его намерениях?.. Разве она настолько глупа, что не сможет понять его замыслов, его планов на будущее, ближайшее и совсем далекое? Разве он может упрекнуть ее, что она когда-либо была к ним равнодушна?
Внезапно Анжелика встрепенулась и, повинуясь охватившему ее чувству, прижалась щекой к плечу Жоффрея.
— О! мой дорогой сеньор, какая я глупая! Стоит мне подумать о тысячах забот, которые вы возложили на свои плечи, о сотнях планов, которые вам предстоит осуществить, о тех мельчайших звеньях единой цепи, которую вы куете, дабы упрочить наше могущество и наш успех, у меня голова начинает кружиться. Нет, нет, я не хочу, не могу знать все, что знаете вы, я просто упаду от этого непосильного груза. Разве можно сравнить мою скромную выдумку с шоколадом в Париже, с теми делами, которые приходится вершить вам! Вы находите время баловать меня и осыпать подарками, я же упрекаю вас в том, что вы мне не доверяете? Вы приносите мне все блага жизни на золотом подносе, а я придираюсь к пустякам!
Жоффрей улыбнулся. Он смеялся над ней, но она понимала, что заслужила его насмешку.
— Человек не может сразу поверить в реальность счастья, — произнес он, тем более женщина. Мы бьемся за свою мечту, порой даже совершаем геройские поступки, но когда все уже сделано, мы, вместо того, чтобы радоваться, продолжаем оставаться начеку. Вспомните, когда мы прибыли сюда, за нами простирались одни руины, внутри нас все выгорело, у нас не было ничего.
Предстояло все построить заново, а здешние условия были таковы, что каждый раз надо было хорошенько подумать, прежде чем втыкать лопату в землю. Чтобы победить, недостаточно было золота и оружия. Требовалось мужество, чтобы выдержать главное испытание — выжить. Тогда я сказал вам: «Надо продержаться год…» Я видел, как вы на своих хрупких плечах носили огромные вязанки хвороста, мучились от голода, не дрогнув, вступали в яростные схватки с ирокезами, ухаживали за больными. Вы встречали опасность с открытым забралом, страдали и терпели, не роптали, всегда подбадривали других и верили в наш успех… мы пережили год и победили. Сегодня я могу осуществить свою мечту; осыпать вас драгоценностями, устроить вам наконец свободную и приятную жизнь, которой, я уверен, вы прекрасно распорядитесь, ибо у вас есть талант быть счастливой. Я ничего от вас не скрываю. Мы можем спокойно наслаждаться нашим счастьем. Что же касается покупки негров в Ньюпорте, то если мой поступок вас так заинтриговал, то почему вы сразу же не спросили меня об этом?
— Честно говоря, я очень волновалась. Я почти разочаровалась в вас, наблюдая, как вы ходите по базару среди этих жалких торговцев и уверенно выбираете товар, что свидетельствует о привычке к подобного рода покупкам.
И я испугалась…
— Испугались чего, мой ангел?
— Узнать…
— Узнать что, сердце мое?
— Разве я знаю? Еще одну, доселе неизвестную мне сторону вашей натуры. На какое-то время мне даже показалось, что вы такой же, как все. Пропасть между нами… Зачем вам нужны эти рабы, например, эта красивая женщина-сомалийка… может быть… для вас?
Жоффрей де Пейрак запрокинул голову и громко расхохотался. Крик невидимой чайки вторил ему в тумане.
Он смеялся долго, пока не стал задыхаться.
— Чего такого смешного я сказала? — обиженно спросила Анжелика, притворившись уязвленной. — Это же не новость… Когда вы плавали в Средиземном море, у вас были рабы. А разве Рескатор не ходил на торги в Кандии покупать себе одалисок?
— И разорился, купив зеленоглазую, самую прекрасную женщину в мире, которая тут же ускользнула у него из рук?
И он снова принялся хохотать. Его смех эхом возвращался к ним из тумана.
Анжелика не раз видела, как, приезжая в Новую Англию, Жоффрей резко менялся. Он говорил на безупречном английском языке и, не желая причинять беспокойства гостеприимным хозяевам, сам строго соблюдал привычный для пуритан распорядок дня, где для всего было отведено свое определенное время: для молитвы, для работы, для отдыха.
Вернувшись в свои владения, он менялся и жил, сообразуясь единственно со своей фантазией, продолжал заниматься множеством вопросов сразу и совершенно забывал о существовании какого-либо распорядка вообще.
Вот и сейчас они шли вместе, и эта прогулка была для него самым главным, а ее мысли, столь неожиданные, самыми интересными на свете. И он любил ее именно такой, порывистой, непосредственной: она казалась ему еще более женственной. Люди из окружения графа уже знали его привычки, когда он жил в Голдсборо. Если через полчаса после сигнала граф не появлялся, господин Тиссо спокойно отсылал поварят на кухню подогревать блюда и отпускал отдыхать испанскую гвардию.
— В Средиземном море? Не кажется ли вам, маленькая плутовка, что это было очень давно? — произнес он, с любовью глядя на Анжелику. — Так давно, что я уже представить себе не могу, что когда-то мог обходиться без вас. О! сокровище мое, события и люди, окружавшие нас, — это уже история нашей любви. Мы идем по дороге любви, идем с того самого дня, когда, увидев вас впервые, я влюбился с первого взгляда. Прежде я думал, что, как древние трубадуры Лангедока, познал искусство любви в совершенстве… Так мы на правильном пути?
— Надеюсь, — живо откликнулась она.
— Но я имею в виду тропинку, по которой мы сейчас идем.
И они оба рассмеялись.
— Мы идем по правильной дороге, но я не хочу, чтобы она слишком быстро привела нас в форт.
Он спросил, не холодно ли ей, и, обняв ее, накинул на плечи половину своего широкого плаща.
Однако она заметила, что он до сих пор не рассказал ей, зачем он все-таки купил негров в Род-Айленде.
— А если, сокровище мое, я скажу, что… и сам не знаю. Философ Декарт хотел научить французов осознавать разумность своих поступков. Боюсь, что ему удалось добиться лишь того, что они стали совершенно невыносимы, ибо я не уверен, что его метод рассуждений всегда применим к нашей жизни, полной необъяснимых желаний, тайных страхов и непонятных явлений. Вечные «почему» и «потому» мешают дать волю нашим инстинктам, в коих заключена наша сила, но которые зачастую противоречат разуму. Почему я пошел на невольничий рынок в Ньюпорте? Почему мне стало невыносимо грустно видеть эту высокую женщину, похожую на султаншу Лейлу, униженной и втоптанной в грязь, навечно приговоренной к рабскому состоянию, обрекающему ее на вечную разлуку со своим королевством, со своим народом?
