– Что ты молчишь? Ну как, придешь?
– Конечно!
Если это вызов, на него следует ответить. Глеб не привык уклоняться и пасовать. Он сам разберется, что к чему, и поставит в известность Евгения Михайловича только в том случае, если опасность окажется реальной. Он уже не мальчишка, чтобы паниковать из-за всяких пустяков.
– Конечно, приду. Спрашиваешь! А во сколько тебе удобнее? Через час? Отлично, буду!
Глеб нажал на отбой и, вернувшись в здание школы, заглянул в гостиную.
Александра по-прежнему сидела над бумагами и не подняла головы с появлением Глеба.
После вчерашнего происшествия они едва ли перекинулись парой слов. Саша ни о чем не спрашивала, да и сам Глеб сейчас, при свете солнца, счел появление призрака сном.
– Мне нужно отлучиться. Я ненадолго… – сказал Глеб, обращаясь куда-то в пространство.
Он покинул комнату, не заметив, как Александра подняла взгляд от записей и задумчиво уставилась на дверь, в которую он только что вышел.
Верный «Kawasaki» быстро домчал его до места. Несмотря на теплое время, когда многие разъезжаются в отпуска, город стоял в пробках. Однако мотоцикл, умело лавируя между неповоротливыми машинами, летел, почти не замечая препятствий.
Глеб припарковался возле уже хорошо знакомого подъезда значительно раньше назначенного срока и задумался. Кажется, нужно что-то купить. Что обычно приносят, впервые появившись в доме? Ему ужасно не хватало опыта. Наверняка домашние мальчики знают, что и как, а тут приходится идти на ощупь, словно слепому.
Повесив на мотоцикл замок, Глеб огляделся. Слева виднелся магазин. Коробку конфет и торт. Ну конечно, домашние мальчики, приходя в гости, обязательно приносят с собой конфеты и торт, а потом все вместе пьют чай из тоненьких чашечек, смешно оттопыривая мизинец, разговаривают об искусстве и едят сладости. Это правильный порядок вещей. У Глеба тоже когда-нибудь появится свой дом с маленькой милой кухонькой, где стол накрыт вышитой белой скатертью, и уютной гостиной с неизменным телевизором. Все будет не хуже, чем у других. Может быть, даже лучше, дайте только время.
Глеб решительно зашагал к магазину, где выбрал самые дорогие конфеты и торт – спасибо Евгению Михайловичу и школе, деньги у него всегда были.
– Я пришел, – сказал он, позвонив на мобильный.
– Ты у двери? Набирай номер квартиры. Консьержке скажешь, что к Поляковым, – радостно отозвалась Ольга.
Квартира Поляковых поразила Глеба. Это была настоящая домашняя квартира – со смешным ковриком у входной двери, с прихожей, где стояла мужская и женская обувь, с уютной кухонькой, точь-в-точь такой, как ему представлялась, даже белая вышитая скатерть на месте. Ольгины родители тоже понравились Глебу. Мать, немного располневшая, но еще сохранившая следы былой красоты, улыбалась так искренне, что невозможно было не поверить ей и не ответить на ее улыбку. Отец немного походил на Евгения Михайловича. «Усталый, честный и добрый», – сразу подумал о нем Глеб. На висках у старшего Полякова серебрилась седина, а в уголках глаз затаились лучики-морщинки.
– Добро пожаловать! Наслышан. Герой! – Ольгин отец по-отечески хлопнул Глеба по плечу. – Маша, да возьми же у гостя торт! О, какой большой, с кремом.
Они уселись за стол.
– Ой, какой хороший торт! – захлопотала Ольгина мама, раскрыв прозрачную упаковку. – Глеб, вы любите крем? Какой кусок вам отрезать? А тебе, Оленька? Хочешь вот этот, с орхидеей?
– Нет, спасибо, я не люблю кремовые. – Ольга отодвинула тарелку. – Может, просто чаю?
Глеб смутился. Кажется, он немного не рассчитал. Впрочем, кто объяснил бы ему, что дорогой – не всегда лучший? Такому в его школе не учат. Домашний мальчик никогда не попал бы в такую ситуацию! Чувствуя, что его уши наливаются краской стыда, Глеб разозлился. Что оставалось? Только выдержать хорошую мину при плохой игре.
– Да, спасибо. Этот кусок подойдет. – Он придвинул тарелку и, демонстративно покосившись на хозяйку дома, которая тоже не положила себе ни кусочка, попробовал торт.
– И мне, Машенька! Вон тот, побольше. Большому куску рот радуется! – неожиданно объявил Ольгин отец, подставляя тарелку. – Так что вы там говорили, Глеб, про свою учебу?..
– Частная школа с гуманитарным уклоном, – тут же ответил Глеб.
– С гуманитарным уклоном? Очень почетно! – Ольгин отец принялся за торт. – А то все сейчас в коммерцию устремляются, на математику налегают. У меня, знаете ли, юноша, в школе по математике всегда трояк был… А что за предметы вы изучаете? Знаете, первый раз слышу, чтобы у гуманитария еще и все в порядке с физподготовкой было. Подкиньте-ка адресок, может, и нам пригодится!
Он хихикнул, довольный собственной шуткой, а Глеб, впрочем, так и не успевший расслабиться, еще больше напрягся.
– Обычная школа на окраине, – ответил он, отпивая из кружки почти бесцветный чай. Он плохо разбирался в изысках и предпочел бы простой черный чай с лимоном этому непонятному… то ли зеленому, то ли желтому, то ли белому.
– Как же обычная! Вот Оля говорила, что вы и историю знаете. Про опричнину ей рассказывали. Небось, не одобряете? Вы, молодежь, вообще идею государственности не слишком любите.
– Ну почему? Напротив, я хотел бы, чтобы у нас было прочное государство. Все дело в методах. История учит нас, что, думая о стране, нельзя пренебрегать людьми… – Глеб наткнулся на серьезный, изучающий взгляд сидящего напротив него мужчины и понял, что его со всеми его уроками психологии только что развели как ребенка. Ольгин отец изучал, умело провоцируя, вызывая собеседника на дальнейшую откровенность.
– В общем, мне еще пока рано об этом думать, – закончил Глеб и положил в рот большой кусок торта. – Мне пока учиться надо.
– Вот молодец! Если такое поколение придет нам на смену, можно не беспокоиться о будущем страны! – Ольгин отец хитро прищурился. – Так что, вы говорите, Глеб, у вас с семьей?
Ему было лет семь, и на вопрос: «Где твои папа и мама?» – Глеб научился бить коротко, почти без замаха. Да, его окружали такие же дети, выросшие без родительского тепла. Но у многих родители все-таки были, пусть даже пьяницы. Все страшно завидовали худенькому малорослому Ваське, который помнил маму и рассказывал о ней, как сейчас понимал Глеб, явные небылицы. Но тогда все казалось самой настоящей-разнастоящей правдой. И то, как мама любила Ваську, как носила по двору на руках, когда он прекрасно умел ходить, как рассказывала сказки, о которых у Васьки остались только отдаленные воспоминания, как гладила по волосам, приносила игрушки и мятую клубнику, собранную со стола после посиделок с подругами… А между тем все были прекрасно осведомлены, что Васькина мать – пьяница, лишенная родительских прав.
Глеб не знал своих родителей вообще и отчего-то особенно болезненно реагировал на Васькины рассказы. Ребята, чуткие, как все дети, заметили это сразу и стали дразнить Глеба приблудным, с ехидной усмешкой спрашивая: «А где твои папа и мама?» И тогда Глеб бил – даже тех, кто был старше и сильнее его, и… чаще всего оказывался побит сам. Он никогда не жаловался, а на вопросы воспитательниц о происхождении вечных синяков и незаживающих ссадин упрямо отвечал: «Упал». И всякий раз с обреченным упорством бросался в невозможную, проигранную заранее битву.
